Гражданские войны 1 век до н. э.

Опубликовано 22 января 2012 · Обновлено 12 ноября 2017

ХРЕСТОМАТИЯ ПО ИСТОРИИ ДРЕВНЕГО МИРА

ТОМ 3. ДРЕВНИЙ РИМ
ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ I В. ДО Н.Э. И ПАДЕНИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Эпоха гражданских войн I в. до н.э. явилась заключительным этапом истории Римской республики. В это время складываются уже те социально-экономические и политические предпосылки, которые обусловили возникновение «Империи Цезаря».
В I в. до н.э., согласно характеристике В. И. Ленина, «Рим, основанный на рабстве, вел колониальную политику и осуществлял империализм» (В И. Ленин, Соч., т. 22, стр. 247). Необходимо при этом помнить слова В. И. Ленина о том, что «… «общие» рассуждения об империализме, забывающие или отодвигающие на задний план коренную разницу общественно-экономических формаций, превращаются неизбежно в пустейшие банальности или бахвальство, вроде сравнения «великого Рима с великой Британией» (там же).
Эксплуатация провинций в это время приобретает большие масштабы: в этом были заинтересованы самые широкие слои населения Рима, но в первую очередь – нобилитет и всадничество.
При «управлении» завоеванными странами грабеж населения проводился самым беззастенчивым способом. Как редкую заслугу выделяли римляне той эпохи честность наместников провинций. Письмо Марка Цицерона брату Квинту (док. № 48) служит яркой иллюстрацией нравов римских магистратов в провинциях. Столь же яркую картину ограбления провинций римлянами можно найти также в речи Цицерона против Верреса (док № 49). Колониальная политика Рима приводит к значительной дифференциации населения провинций. Излагая этот материал, особое внимание надо обратить на то, что римляне в большинстве случаев в своей политике на Востоке опирались на местную аристократию и на богатых торговцев, разрешая им эксплуатировать местное население провинций (док. № 48).
Цицерон говорит, что местные откупщики были в ряде случаев еше хуже римских. При характеристике политической жизни этого времени нужно остановиться на заговоре Катилины, в котором были замешаны самые различные слои римского общества. Подробное изложение событий, связанных с заговором Катилины, находим мы в сочинении Саллюстия (док. № 51). Целью этого движения, как отмечает Саллюстий, был захват верховной власти с помощью заговора.
Аппиан прямо говорит в «Гражданских войнах» (док. № 52), что «Катилина начал домогаться консульства, надеясь таким путем захватить тираническую власть».
В заговоре Катилины были замешаны в той или иной степени самые влиятельные люди государства – Красс (док. № 51) и Цезарь (док. № 52). Кроме того, в число заговорщиков входили также иностранцы и рабы (док. № 52).
Излагая ход событий, нужно остановиться на том, какие социальные группировки поддерживали этот заговор и в чьих интересах он проводился. Нужно охарактеризовать и программу этого движения (Катилина демагогически выдвинул лозунг кассации долгов), которая должна была осуществиться с помощью захвата консульской власти.
В письмах Цицерона раскрывается подоплека политической борьбы эпохи 60-х годов. Политические должности достигаются с помощью подкупов, широких обещаний, раздаваемых различным слоям населения, вплоть до самых низших (док. № 50).
Из событий политической борьбы последующей эпохи необходимо отметить движение Клодия, пытавшегося опереться на люмпенпролетариев и рабов (не надо, конечно, забывать, что в конечном итоге он подчинялся Цезарю и тот использовал его в своих интересах).
Излагать проблемы внутренней борьбы в Риме нужно в тесной связи с внешней политикой того времени. В первую очередь нужно иметь в виду такие события, как покорение Цезарем кельтских племен, образование новой богатой провинции Галлии и в то же время гибель римского войска во главе с Крассом в борьбе против Парфии. Со смертью Красса первый триумвират распался и началась открытая гражданская война между Цезарем и Помпеем (док. № 54). Остановившись на перипетиях этой борьбы, в которой победа осталась за Цезарем, нужно подчеркнуть, что это была борьба за военную диктатуру.
Военная диктатура Цезаря, проводившаяся в неприкрытых формах и не имевшая достаточно сильной поддержки влиятельных слоев рабовладельческого класса в Риме, окончилась его убийством.
События, последовавшие после смерти Цезаря, подробно освещены в переписке Цицерона (док. № 56). В гражданских войнах конца республики нужно проследить события эпохи второго триумвирата (док. № 58), политику сенатской партии, проскрипции (док. № 59) и роль легионов, приобретших большое политическое значение. Важно дать оценку политики враждующих партий по отношению к отдельным слоям населения провинций, принимавших активное участие в гражданских войнах. Нужно остановиться на одном из важнейших эпиграфических документов этого времени – письмах Октавиана Селевку, уроженцу сирийского города Розоса (док. № 63). Важным вопросом является также участие рабов в гражданских войнах, особенно под руководством Секста Помпея, к которому стеклось большое количество недовольных, в том числе и беглых рабов (док. № 61). Война с Секстой Помпеем воспринималась римлянами как общественное бедствие. Войска Секста Помпея блокировали все морские пути и не давали возможности иностранным торговцам провозить продовольствие в Рим. На первом этапе борьбы перемирие было достигнуто на выгодных для Секста Помпея условиях, причем сражавшиеся на стороне последнего рабы получили свободу.
Необходимо уделить особое внимание анализу событий эпохи гражданских войн, времени зарождения новой, монархической формы государственного правления в Риме, и указать, что падение республики и переход к империи был закономерным итогом развития Римского государства.

№ 47. РИМСКИЙ ДЕНЕЖНЫЙ КАПИТАЛ В ПРОВИНЦИЯХ
(Цицерон, Речь «За Суллу», 20, 56-58)
Марк Туллий Цицерон, известный римский юрист, оратор и политический деятель, жил в первой половине I в. до н.э. Он происходил из состоятельной семьи и получил хорошее юридическое образование. Цицерон был современником и свидетелем ожесточенной политической борьбы в Риме в 70 – 40-х годах I в. до н.э. Он принимал активное участие в событиях этого времени: в 66 г. до н.э. был претором, в 63 г. – консулом, в 51 г. – проконсулом провинции Киликии.
Произведения Цицерона являются одним из важнейших источников эпохи конца республики. В основном они подразделяются на письма, речи и философские произведения. Там содержится богатейший материал, характеризующий самые разнообразные стороны жизни Рима.
Цицерон приобрел широкую популярность как превосходный оратор. Первое его публичное выступление за Секста Росция было посвящено довольно резкому обличению режима Суллы и снискало ему широкую известность. Не меньший отклик имело выступление против Верреса, пропретора Сицилии, который награбил за годы своего консульства [73-71 гг.] громадное состояние в 40 млн. сестерций.
Политические взгляды Цицерона не отличались последовательностью. В 81 г. Цицерон, произнося речь за Секста Росция, выступал как противник сулланского режима, в речи против Верреса он сражался против нобилитета. Во времена заговора Каталины он выступал с лозунгом concordia ordinum (согласие сословий). В последние годы жизни Цицерон сочувствует республиканской партии. К этому периоду относятся «Филиппики» Цицерона, они содержат 14 речей против Марка Антония. Погиб Цицерон во время проскрипций 43 г.
Несмотря на классовую ограниченность и тенденциозность, сведения Цицерона представляют большой интерес для освещения событий эпохи гражданских войн конца республики.
Утверждают, что Ситтий [банкир] был послан Суллой, [обвиняемым в соучастии в заговоре Каталины], в Верхнюю Испанию, чтобы возмутить эту провинцию. Во-первых, судьи, Ситтий отправился… несколько раньше злоумышления Каталины и возникшего подозрения о существовании этого заговора; затем отправился он тогда не впервые, но после того, как побывал в тех же местах немного ранее и провел там несколько лет; да и отправился он, не только имея на то повод, но даже необходимость, а именно потому, что у него был заключен с мавританским царем договор о большом денежном деле. Тогда же, после его отъезда, Сулла управлял и руководил его делами; благодаря продаже многих прекраснейших имений Ситтия, долги его были уплачены; таким образом то, что толкнуло на злодеяние остальных – желание сохранить недвижимые владения, – у Ситтия отсутствовало, его имения были уступлены кредиторам… Долги Ситтия произошли не из-за его распущенности, но из-за его рвения в ведении денежных дел: он имел в Риме долги, в провинции и царствах ему были должны огромные суммы. Не допустив, чтобы в то время, как он был занят их взысканием, его поверенные испытывали в его отсутствие какие-либо затруднения, Ситтий предпочел продать всю свою недвижимую собственность, лишить себя прекраснейшего отцовского наследства, нежели как-нибудь задержать уплату денег кому-либо из своих кредиторов…
«Античный способ производства», № 509.

№ 48. ОБ УПРАВЛЕНИИ ПРОВИНЦИЕЙ АЗИЕЙ
(Письмо Марка Цицерона брату Квинту, начало 59 г. до н.э.)
Провинция (Азия) населена, во-первых, союзниками , людьми самыми просвещенными, затем римскими гражданами, которые или, как откупщики , по необходимости тесно с нами связаны, или, как разбогатевшие торговцы, знают, что они сохранили без потерь свои богатства только благодаря моему консульству.
Но ты можешь сказать, что среди них возникают серьезные споры, создаются многочисленные обиды, появляется конкуренция. Я не хочу подчеркнуть, что ты не выполняешь в какой-то мере своих обязанностей, я понимаю, что эти обязанности очень трудны и требуют величайшего благоразумия, но помни, что, по-моему, они больше зависят от благоразумия, чем от удачи. В самом деле, разве трудно управлять теми, над которыми ты поставлен, если ты управляешь собой? Пусть это будет трудным делом для других, оно и действительно самое трудное, для тебя же это было всегда самым легким и должно быть самым легким. Ты по природе такой человек, который и без образования, повидимому, мог бы быть благоразумным. Полученное же тобой образование таково, что оно может облагородить природу даже с большими недостатками. Поскольку ты будешь бороться против наживы, против страсти к чувственным наслаждениям, против лицемерия во всех делах, как ты это делаешь, постольку, вероятно, ты сумеешь обуздать бесчестного купца и зарвавшегося откупщика. Пусть греки смотрят с удивлением на тебя, как современника, считая тебя за какого-то героя из летописи или за бога-человека, спустившегося в провинцию с неба.
Пишу тебе об этом теперь не для того, чтобы ты так поступал в будущем, а чтобы ты радовался, что так поступал и поступаешь. Ведь, подумай, какая слава, что тебя, облеченного в Азии высшей властью уже третий год, не совратили с пути величайшей честности и воздержанности ни скульптура, ни картины, ни вазы, ни блестящие ткани, ни покупка невольника или невольницы, ни их красота, ни беззаконное обогащение, то-есть все, чем богата эта провинция!
Что может быть более выдающимся, и к чему должно стремиться, когда такая добродетель, такая умеренность и такое самообладание ие скрываются где-то в тени, не прячутся, а проявляются на виду у всей Азии, на глазах славнейшей провинции, в молве всех племен и народов! Когда люди не боятся твоих наездов, не разоряются на содержание, не приходят в смятение от твоего пребывания! Наоборот, куда бы ты ни прибыл, тебя встречают с величайшей радостью и публично, и частным образом, так что создается впечатление, что город получил защитника, а не тирана, каждый дом – гостя, а не расхитителя. Из опыта во всех этих делах ты, конечно, знаешь, что совсем недостаточно обладать этими добродетелями самому, а необходимо понять, что за охрану провинции ты отвечаешь перед союзниками, римскими гражданами и государством не только за себя одного, но и за всех своих подчиненных…
Пусть люди знают, что ты не позволишь ябедникам и симулянтам с корыстными целями нашептывать тебе в уши. Пусть перстень твой будет не просто какой-то домашней утварью, не пособником чужой воли, но свидетелем твоей. Пусть твой секретарь занимает такое положение, какое ему определили наши предки; они назначали его не ради привилегий, а на должность, требующую труда и исполнительности, и причем назначали его не без цели из своих вольноотпущенников, над которыми они, конечно, имели власть почти такую же, как и над рабами. Пусть ликтор является исполнителем не своей, а твоей милости;, пусть он несет впереди тебя фасции и секиры скорее как символ твоего служебного положения, чем власти. Пусть затем вся провинция знает, что для тебя самым дорогим являются – дети, доброе имя и имущество всех, над которыми ты начальствуешь, наконец, пусть вее знают, что ты будешь врагом не только тех, кто берет взятки, но и тех, кто дает. Никто не предложит взятки, если будет известно, что от тебя ничего нельзя добиться через тех людей, которые прикидываются имеющими на тебя большое влияние.
Все это я говорю не с той целью, чтобы ты в отношении своих подчиненных был слишком строгим или подозрительным. Если кто-нибудь из них в течение двух лет никогда не был заподозрен в алчности, как например, Цесий, Херипп, Лабеон , то им можно, по-моему, без риска доверять, а также и другим таким же, как они. Но тому человеку, в котором ты уже ошибся и в чем-нибудь подозреваешь, не оказывай никакого доверия и ничего не поручай, что связано с твоей репутацией.
Если в провинции ты встретил человека, который завоевал твое доверие, хотя раньше и не был известен, взвесь, насколько можно ему доверять, и не потому, что среди провинциалов нет порядочных людей, а потому, что на это можно надеяться, но открыто признать опасно. Истинная природа каждого провинциала скрывается под покровом лицемерия: лоб, глаза, выражение лица очень часто лгут и еще чаще лжет язык. Поэтому, как ты можешь среди этих людей, ослепленных страстью к наживе и лишенных всех культурных условий столичной жизни, найти человека, который тебя, человека чуждого ему, любил бы сердечно, а не притворялся бы ради выгоды? Мне это кажется едва вероятным, в особенности, когда эти люди обыкновенно не любят частного человека и всегда любят всех преторов. Если ты случайно в среде этих людей обнаружил человека действительно относящегося к тебе с чувством дружбы, а не ради твоего положения, что, конечно, может случиться, то с радостью включи его в число твоих близких. Если же ты такого чувства не предвидишь, надо больше всего избегать сближения с такими людьми, потому что они знают все средства к наживе, на все готовы ради денег и не хотят щадить репутацию того, с кем они не собираются делить жизнь.
В особенности надо избегать каких-либо дружественных отношений с греками, за исключением немногих, если это действительно мужи, достойные древней Греции. В настоящее время большинство греков лукавы, легкомыслещны и благодаря долгой неволе научились чрезмерной лести. По моему мнению нам с ними надо обращаться ласково и самых лучших приближать к себе гостеприимством и задушевным отношением, однако слишком большое c их стороны расположение не очень надежно, поскольку они не осмеливаются противиться нашей воле и завидуют не только нашим землякам, но даже и своим. Если я в данных вопросах хочу быть предусмотрительным и точным, боюсь даже не слишком ли я суров, то ты спросишь меня, каково же мое отношение к рабам? Над ними необходимо властвовать повсюду и в особенности в провинции. Конечно, в связи с этим можно дать много советов, но вот самый краткий и очень легко выполнимый – рабы должны вести себя во всех твоих разъездах по Азии так же, как будто ты едешь по Аппиевой дороге, и пусть они не думают, что есть какая-то разница, едут ли они в Траллы или в Формии . Но если какой-нибудь раб является отменно надежным, оставь его для домашних и частных дел. Однако, к делам, относящимся к твоей должности или в какой-то мере к государству, не допускай. Многое, что можно даже поручать преданным рабам, не следует поручать во избежание огласки и осуждения…
Всем, вижу, известно твое величайшее старание, а именно: никаких новых долгов с общин не взыскивается, даже многие общины освобождены тобою от старых, больших и тяжких долгов; многие города, разоренные и почти опустошенные – в том числе самые знаменитые: один в Ионии – Самос, другой в Карии – Галикарнас – тобою вновь восстановлены; в городах нет никаких восстаний, никаких раздоров; ты принимаешь меры, чтобы общины управлялись коллегиями оптиматов; в Мисии прекращены разбои; во многих местах положен конец убийствам; во всей провинции упрочен мир, и не только грабежи и разбои на дорогах и в сельских местностях, но даже более значительные и многочисленные в городах и в храмах, уничтожены; доброе имя, имущество и покой богатых не страдают от ложных доносов, этого самого немилосердного пособника алчности преторов; расходы на содержание и подати в городских общинах распределены поровну между всеми, кто живет в их пределах; ты доступен для всех и охотно выслушиваешь жалобы…
При выполнении твоих добрых намерений у тебя возникнут большие затруднения со стороны откупщиков. Если мы будем им противодействовать, мы оттолкнем от себя и от государства сословие, оказывающее нам значительные услуги и связанное через нас с государством. Если же мы будем им во всем потворствовать, то мы окончательно доведем до гибели тех, о благе и о пользе которых мы должны заботиться. Вот это единственное затруднение в осуществлении всей полноты твоей верховной власти, если только вдуматься. Ведь быть бескорыстным самому, обуздывать все вожделения, не давать воли своим подчиненным, творить справедливый суд, быть доступным в подаче жалоб и заявлений – эта задача более славная, чем трудная. Она требует не каких-либо усилий, а некоторого душевного склада и доброй воли.
Какое озлобление вызывает у союзников деятельность откупщиков, я узнал от граждан, которые недавно, при отмене взимаемых в Италии пошлин , жаловались не столько на пошлины, сколько на некоторые беззакония сборщиков. Поэтому, после того как я выслушал жалобы граждан в Италии, я хорошо себе представляю, что испытывают союзники, в других областях государства. При таком положении дел мне представляется, что достойно только такой исключительной доблести, как твоя, вести дело так, чтобы с одной стороны помогать откупщикам в особенности, если пошлины плохо поступают, а с другой – не позволять притеснять союзников. Впрочем, грекам не должно казаться тяжелым положение данников, так как они, когда еще не были подвластны римскому народу, уже переживали такое положение. Не могут презирать откупщиков люди, которые сами без откупщиков не могли уплатить дани, распределенной Суллой равномерно на каждого . А что греческие откупщики при взимании дани не отличаются большим милосердием, чем ваши, можно видеть из того, что кавнийцы и все жители островов, уступленные Суллой родосцам, обратились в сенат с просьбой уплачивать дань нашим откупщикам. Поэтому не должны страшиться откупщиков те, которые всегда были плательщиками дани, и не могут презирать откупщиков те, которые не могли уплачивать сами без откупщиков, и не могут противиться те, которые сами домогались наших откупщиков.
Кроме того, пусть жители Азии учтут, что они не были бы избавлены от бедствий ни внешней войны, ни внутренних раздоров, если бы не были под нашей властью. А так как эта власть не может никоим образом исполнять свой долг без уплаты дани, то пусть жители Азии без возмущения покупают свой постоянный мир и покой за некоторую часть своих доходов.
Если жители Азии будут спокойно относиться к откупщикам, то остальное, благодаря твоей мудрости и твоим мероприятиям, покажется им более приемлемым. Так, они могут рассматривать заключение договоров не как цензорский закон, а скорее как помощь для выполнения ими обязательств . Сверх того ты можешь, как это делал и делаешь, напоминать им, какое значение имеют откупщики, как мы нуждаемся в этом сословии, и делать это так, чтобы, не прибегая к применению верховной власти, к насилию и фасциям, только при помощи своего влияния и авторитета сблизить откупщиков с греками. Однако от тех, кому ты оказал большие услуги и которые тебе во всем обязаны, ты должен требовать, чтобы они терпимо относились к необходимости поддерживать и сохранять нужную нам дружбу с откупщиками.
Впрочем, зачем я убеждаю тебя в том, что ты можешь делать по собственному побуждению, да уже многое и сделал? Действительно, нам не перестают ежедневно выражать чувства благодарности самые почетные и самые значительные товарищества откупщиков и, что мне особенно приятно, даже греки.
Пер. Н. И. Скаткина.
№ 49. ЭКСПЛУАТАЦИЯ ПРОВИНЦИЙ
(Цицерон, Против Верреса, 4-5)
Нигде Веррес не оставил таких глубоких следов, таких ясных доказательств своих преступлений, как в провинции Сицилии, которую он в продолжение трех лет успел так разорить и ограбить, что ее нельзя уже привести в прежнее состояние. Нужно много лет, чтобы она вернула себе, хотя отчасти, свое былое благосостояние, и только, при условии, если управляющие ею преторы будут безупречно честными. Когда он был претором, сицилийцы не ведали ни своих законов, ни приказаний сената, ни общечеловеческих прав; каждый имел только то, что ускользало от взоров этого алчного и сластолюбивого человека по его рассеянности, или оставалось нетронутым, благодаря его пресыщению. В продолжение трех лет все дела решались по его желанию; все, чем кто ни владел, – перешло ли оно к нему от отца или деда, – все он мог взять себе в силу своей судебной власти. Огромные деньги были взысканы с крестьян на основании небывалых несправедливых распоряжений; наши верные союзники считались в числе врагов; римские граждане были пытаемы и убиваемы, как рабы; важные преступники, с помощью подкупа, освобождались от суда; вполне честные, безупречной нравственности люди заочно, без допроса, были осуждаемы и лишаемы гражданских прав; гавани, представлявшие из себя неприступную крепость, и огромные прекрасно защищенные города сделались доступны нападению пиратов и разбойников; сицилийские матросы и солдаты, наши союзники и друзья, гибли с голоду; прекрасный, всем снабженный флот был, к великому стыду римского народа, потерян и уничтожен. Веррес же, как наместник, украл, взял себе все древние памятники, частью подаренные для украшения города богатыми царями, частью данные или возвращенные сицилийцам нашими победоносными полководцами. Так поступал он не с одними статуями или украшениями, составлявшими собственность городов, – нет, он ограбил все храмы, не исключая самых священных, и, в конце концов, не оставил сицилийцам ни одного бога, статуя которого, по его мнению, имела хоть какие-нибудь художественные достоинства и принадлежала старинному мастеру. Рассказывать об его любовных похождениях, о гнусных поступках, совершенных им под влиянием страсти, мне стыдно; кроме того, я не желаю увеличивать горя людей, которые не могли уберечь своих жен и детей от его сластолюбия. Вы думаете, что этот человек делал все так, чтобы не все об этом знали. Мне кажется, что нет никого, кто, услыхав его имя, не мог бы рассказать об его преступлениях; при таком положении дел я гораздо более опасаюсь заслужить упрек, что я пропускаю многие из его вин, чем подозрение, будто я выдумываю их для его осуждения; по моему мнению, эта масса людей пришла послушать меня не с тем, чтобы узнать от меня, в чем его обвиняют, а для того, чтобы подвергнуть вместе со мною тщательному обсуждению то, что ей известно.
Пер. Ф. Ф. Зелинского.
№ 50. СОВЕТЫ, КАК ДОСТИГНУТЬ ДОЛЖНОСТИ КОНСУЛА
(Письмо Квинта Цицерона Марку брату, 64 г. до н.э.)
Хотя ты достиг всего, чего люди могут добиться умом, опытом и знаниями, тем не менее, во имя нашей взаимной любви считаю нелишним сообщить тебе о том, что мне при долгом размышлении пришло на ум по поводу твоего старания достигнуть консульской должности. И это я делаю не с целью внести в это дело что-нибудь новое, а для того, чтобы привести в порядок под определенным углом зрения разрозненные и общие положения.
Ты прежде всего должен принять во внимание, каково государство, в котором ты живешь, чего ты добиваешься и кто ты сам. Поэтому, идя каждый день на форум, внушай себе: «Я человек новый, незнатный; я добиваюсь консульской должности; это город – Рим». Прославлению твоего неизвестного родового имени способствует главным образом твое красноречие. Не может быть недостойным консульства такой человек, которому считают достойным поручать защиту бывших консулов. И так как ты строишь свое будущее, пользуясь славой своего красноречия, которому ты обязан и своим настоящим положением, то подготавливайся к каждой речи так, чтобы по твоим отдельным выступлениям могли судить о всем твоем даровании.
Постарайся работать над тем, что обогащает дар слова и что ты, как я знаю, делаешь, а также почаще вспоминай написанное Деметрием о занятиях и упражнениях в красноречии Демосфена. Затем учти количество и качество своих друзей. Ведь ты имеешь на своей стороне таких людей, каких без заслуг своих предков не многие имели, а именно: всех откупщиков, почти все сословие всадников, много преданных тебе муниципий, многих защищенных тобой в суде людей всех сословий, несколько коллегий ; кроме того, много юношей, обучающихся у тебя красноречию, многочисленных и почти всегда при тебе находящихся друзей.
Постарайся привлечь всех увещеваниями, просьбами, добивайся всякими способами, чтобы люди, обязанные тебе чем-нибудь, поняли, что не будет другого, более подходящего случая отблагодарить тебя, а кто в тебе нуждается – получить от тебя помощь. Кроме того, человеку новому среди знати надо иметь в виду, что благосклонность знатных и в особенности бывших консулов во многом может помочь. Важно, чтобы те, в среду которых ты хочешь вступить, считали тебя достойным этой среды.
Необходимо всех старательно посещать и склонять на свою сторону через посредников, убеждая в том, что мы всегда по вопросу о государстве разделяли взгляды оптиматов и меньше всего искали расположения народа, а если, как казалось, ты и говорил в угоду народу, то это делал с целью привлечь на свою сторону Гнея Помпея как человека могущественного, и иметь его дружески расположенным к твоей кандидатуре на консульскую должность, или во всяком случае не противником.
Старайся привлечь на свою сторону знатных молодых людей или удержать преданных. Они создадут тебе внешний почет. Их у тебя много, и пусть они знают, как ты их ценишь. Если ты добьешься от них расположения, они во многом будут тебе полезны.
Как человеку незнатному, тебе много поможет и то обстоятельство, что с тобой вместе добиваются консульства люди такой знатности, в отношении которой никто не осмелится утверждать, что она для них будет иметь большее значение, чем для тебя твоя доблесть. Действительно, кто поверит, что Публий Гальба и Люций Кассий , хотя и знатного происхождения, претендуют на консульство. Следовательно, как видишь, люди из самых знатных фамилий не могут равняться с тобой и бессильны. Но Катилина и Антоний опасны, скажешь ты. Нет. Наоборот, для человека деятельного, прилежного, честного, красноречивого, пользующегося расположением судей, такие соперники только желательны, оба с детского возраста убийцы, оба распутные, оба нищие. Мы знаем, что имущество Антония назначено в продажу, и наконец, мы слышали от него клятву, что он не может состязаться с греком перед судом на равных условиях; мы знаем об его исключении из сената на основании справедливой оценки цензоров; он был моим соперником при соискании претуры, причем его друзьями были Сабидий и Пантера , он не имел даже рабов, которых мог бы продать с аукциона, и, будучи уже претором, купил каким-то образом рабыню, сделал ее своей подругой и держал открыто в своем доме; когда же добивался консульской должности, то предпочел ограбить жителей Каппадокии во время своего позорнейшего посольства, чем быть в Риме и обратиться с просьбами к римскому народу.
Всеблагие боги, а чем блещет Катилина? Ты скажешь знатным происхождением. Но разве больше, чем Антоний? Нет. Но может быть доблестью? На каком же основании? Разве только потому, что Антоний боится своей тени, а этот, рожденный в бедной отцовской семье, воспитанный среди разврата своей сестры, возмужавший во время убийств граждан , не боится даже законов, и первым его шагом на государственном поприще было убийство римских всадников. Ведь Сулла одного Катилину поставил во главе всех галлов, о которых мы никогда не позабудем и которые тогда сняли головы Тнгиниям, Нанниям и Танусиям. В числе их он собственноручно убил Кв. Цецилия, прекраснейшего человека, мужа своей сестры, римского всадника, человека нейтрального, державшегося в стороне от политики и по своей натуре и по возрасту.
…Я уверен, ты не забываешь, как много у тебя недоброжелателей из народа, как они чуждаются новых людей по укоренившейся за последние годы привычке. Неизбежно также, что некоторые на тебя сердиты за те судебные дела, которые ты против них вел.
Кандидату добиваться государственной должности надо двумя путями – с одной стороны, пользуясь помощью друзей, с другой – расположением народа. Преданность друзей снискивается благодеяниями, одолжениями, давностью дружбы, обходительностью, приветливостью. Однако самое понятие дружбы при соискании должности приобретает более широкое значение, чем в обыкновенных жизненных отношениях. На самом деле, ты обычно считаешь другом всякого, кто проявляет некоторое расположение и внимание к тебе, кто часто посещает тебя. Однако, главным образом, надо быть особенно любезным с друзьями из родственников, свойственников, с друзьями, политически связанными с тобой, или какими-либо особыми одолжениями.
Затем, поскольку каждый становится сердечно и интимно близким тебе, постольку необходимо принять меры, чтобы он был заинтересован в твоем высоком положении. Будут ли это члены твоей трибы, соседи, клиенты, наконец, вольноотпущенники и, на крайний случай, даже твои рабы, так как всякое мнение твоих домашних присоединяется к общественной молве о тебе на форуме.
Наконец, ты должен приобрести друзей среди всех слоев общества, а именно: для внешнего блеска между людьми знатными, с почетным положением и с именем, которые, хотя и не усердствуют при голосовании, однако придают кандидату некоторый вес; для защиты своих прав – особенно между консулами и народными трибунами; а для того, чтобы иметь успех в центуриях – между людьми, выдающимися там своим влиянием. Тех, которые благодаря тебе имеют или надеются иметь на своей стороне трибу, или центурию, или другую какую-нибудь выгоду, прежде всего привлеки на свою сторону и ободри их обещанием помочь. Ведь в течение этих лет честолюбивые люди всякими способами стараются добиться от членов своих триб того, чего они домогаются. Этих людей, какими ты только сможешь аргументами, привлеки к себе так, чтобы они были расположены к тебе всей душой и со всей готовностью.
По вопросу об установлении дружественных связей сказано достаточно. Необходимо поговорить о другой стороне соискания, а именно: о приобретении расположения народа. Эта сторона дела требует номенклации, лести, настойчивости, щедрости, хорошего о тебе мнения и того, чтобы государство видело в тебе надежного государственного деятеля.
Ты много делаешь, чтобы знать людей, но делай это явно и увеличивай ежедневно количество таких людей. Это больше всего, по-моему, вызывает расположение и способствует популярности кандидата. Затем решись, хотя это и не отвечает твоему характеру, притворяться, но так, чтобы это было естественно. Природа, конечно, всесильна, но в пределах немногих месяцев, мне кажется, можно заставить ее принимать обманчивый вид. Тебе, как благовоспитанному человеку, свойственна вежливость, однако, кроме того, необходима лесть, которая при всех других обстоятельствах порочна и постыдна, но в деле соискания почетной должности она нужна. В самом деле, лесть бесчестна, когда применяется во вред человеку, когда же она делает человека более дружественным, она не должна заслуживать порицания, и кандидат в ней нуждается потому, что он должен и свой внешний вид, и беседы приспособлять к чувствам и настроениям тех, с кем он общается.
Что касается настойчивости, то нет необходимости объяснять, так как самое слово указывает на содержание. Чрезвычайно полезно никуда не уезжать, а самое главное не только всегда быть в Риме и на форуме, но постоянно и настойчиво обращаться с просьбами к одним и тем же людям, не допуская, чтобы кто-либо мог сказать, что ты не просил его о поддержке, которую ты мог бы от него получить, причем не просил настойчиво и старательно.
Для щедрости имеется широкий простор. Пользуйся своими денежными средствами не скупясь. И хотя эта щедрость не может распространяться на всех, однако, если ее хвалят твои друзья, она понравится толпе. Устраивай пиры и хвали их сам, и твои друзья пусть расхваливают их повсюду, а также и по трибам. Оказывай содействие всем без различия. Будь доступен для всех и днем и ночью, и пусть будут открыты не только двери твоего дома, но лицо и глаза, которые являются дверью души. Но если твои мысли глубоко скрыты, то мало имеет значения открытый вход. Ведь люди не только хотят обещаний, в особенности когда хотят получить их от кандидата, но хотят обещаний, даваемых щедро и с уважением к ним.
Поэтому то, что ты в силах сделать, ты легко можешь и обещать, и старательно выполнить. Значительно труднее, и более сообразуется с необходимостью, чем с твоим характером, другое – отказывать ли просителям вежливо, или во всех случаях обещать то, что ты сам не можешь выполнить. Первое качество хорошего человека, второе – дельного кандидата. Когда просят о том, что ты не можешь выполнить честно или без ущерба для себя, например, если кто-нибудь просит взяться за ведение какого-либо судебного дела против твоего друга, то надо отказать любезно, указав на дружеские отношения с ответчиком, показать, как тяжело тебе отказывать, и уверить, что ты в других случаях с удовольствием выполнишь эту просьбу…
И сверх всего, перед выборами особенно необходимо позаботиться о том, чтобы государство видело в тебе надежного человека и почитало тебя. Однако в этот период ты не должен вмешиваться в государственные дела ни в сенате, ни в народном собрании. Тебе необходимо быть сдержанным для того, чтобы сенат на основании твоего поведения видел в тебе своего защитника, чтобы всадники, а также честные и зажиточные люди по твоей жизненной деятельности могли судить, что ты будешь поддерживать мир и общественное спокойствие; и чтобы простой народ, поскольку ты был расположен к нему по крайней мере в своих выступлениях в народных собраниях и в суде, считал, что и его интересы тебе не чужды.
Пер. Н. И. Скаткина.
№ 51. ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ
(Саллюстий, Заговор Катилины, 5-61)
Гай Саллюстий Крисп (86-34 гг. до н.э.) родился в италийском городе Амитерне. Молодым человеком приехал в Рим, где принимал участие в политической жизни в качестве сторонника Цезаря.
В 59 г. до н.э. Саллюстий исполнял должность квестора, а в 52 г.- народного трибуна. Во время диктатуры Помпея был исключен из состава сенаторов его сторонниками. После прихода Цезаря к власти Саллюстий был снова восстановлен в своих правах. В 46 г. он был назначен проконсулом вновь образованной провинции Нумидии.
Дион Кассий сообщает нам, что Саллюстий «достиг богатства ценой разорения провинции». В результате многочисленных жалоб жителей Нумидии он вынужден был покинуть занимаемую им должность. Дело дошло бы до суда, если бы Саллюстия не спасли его многочисленные знакомства с влиятельными людьми в государстве и в первую очередь с самим Цезарем.
Важнейшими из сочинений Саллюстия являются «Заговор Каталины» и «Югуртинская война». Первое из них представляет особенный интерес, так как Саллюстий являлся непосредственным очевидцем описываемых им событий.
В произведенилх Саллюстия находят выражение его политические воззрения. В «Заговоре Каталины» он пытается доказать непричастность Цезаря к этому движению, всячески очернить Каталину и участников этого движения. Характеристики его поэтому очень субъективны и тенденциозны. Саллюстий восхваляет древние времена истории Рима, когда люди не были испорчены роскошью.
Люций Катилина происходил из знатного рода. Он отличался большой духовной и телесной силой, но ум его был порочен. С самой юности ему были милы междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские раздоры: среди них прошли его молодые годы и закончилось его развитие. Тело его до невероятной степени было выносливо к голоду, холоду и бодрствованию. Дух его был смелым до дерзости, коварным, переменчивым, способным притворяться в чем угодно, что угодно скрыть; он был жаден к чужому, расточителен к своему, пылок в страстях; в нем было достаточно красноречия, но мало мудрости. Необузданный дух Катилины постоянно стремился к неумеренному, невероятному, недостижимому. После господства Люция Суллы им овладело страстное желание захватить в свои руки власть в государстве; для него было совершенно безразлично, какими средствами достигнуть своей цели, лишь бы захватить себе царскую власть. Мятежная душа его возбуждалась со дня на день сильнее недостатком денежных средств и сознанием своих преступлений; и то и другое он уже давно увеличил теми пороками, о которых я выше упомянул. Кроме того, его подстрекала испорченность нравов всего общества, которое влекло к гибели два худших и между собою противоположных зла – роскошь и корыстолюбие…
В таком большом и столь развращенном государстве Катилина, как легко было ожидать, имел вокруг себя толпы сообщников и телохранителей из людей, запятнанных всякими пороками и злодеяниями. Близким и доверенным человеком Катилины становился всякий негодяй, развратник, промотавший в пьянстве, игре, обжорстве и распутстве отцовское добро, или человек, обремененный огромными долгами, желавший откупиться от последствий своих пороков и злодеяний: к нему стекались отовсюду всякие убийцы, святотатцы, осужденные по суду или боявшиеся приговора, а также люди, руки и язык которых кормились клятвопреступлением и кровью граждан, наконец, все, кого мучили позор, нищета, сознание своих преступлений. Если же в число его друзей попадал человек, свободный от всякой вины, он благодаря ежедневному общению и соблазнам легко становился подобным всем остальным. Но больше всего Катилина добивался близости с совсем молодыми людьми: их мягкие и неустойчивые души без труда улавливались его коварством. Сообравно с возрастом и наклонностями каждого, он одному доставлял любовницу, другим покупал собак и лошадей, наконец, не щадил ни издержек, ни собственной чести, лишь бы только сделать их послушными и верными себе. Я знаю: были некоторые, думавшие, что молодежь, в большом количестве посещавшая дом Катилины, уже и раньше не очень строго оберегала свою нравственность; но это мнение основывается не столько на чем-либо достоверно известном, сколько на простых предположениях. Уже с ранней молодости Катилина имел много преступных связей: с одной знатной девушкой, с жрицей Весты и много других, нарушавших божеские и человеческие законы. В конце концов он был охвачен страстью к Аврелии Орестилле, в которой ни один хороший человек не мог похвалить ничего, кроме красоты. Так как она колебалась выйти за него еамуж, опасаясь взрослого пасынка, то Катилина, что считается вполне достоверным, умертвил сына и сделал свой дом свободным для преступного брака. Это обстоятельство, по-моему, послужило главною побудительною причиной для ускорения преступных замыслов Катилины. Его омраченный преступлением дух, враждебный богам и людям, не мог успокоиться ни во сне, ни наяву: так мучила совесть его опустошенную душу. Цвет лица его стал бескровным, глаза отталкивающими, походка то быстрой, то медленной; словом, во всей его внешности и выражении лица сквозило безумие.
Как бы то ни было, он всячески приучал молодежь, которую, как мы выше сказали, привлек к себе, к злодеяниям. И в них вырабатывал он лжесвидетелей и подделывателей подписей, прикавывал им ставить ни во что верность слову, имущество, опасности; потом, подавив в них стыд и загубив их репутацию, он предписывал им другие, более важные преступления. Если даже в настоящий момент не было достаточного повода, к преступлению, он тем не менее обманывал и убивал, не разбирая правых и виноватых: он предпочитал без пользы для себя быть злым и жестоким, чем допускать, чтобы дух и руки юношей ослабевали в бездействии. Полагаясь на таких друзей и сообщников, он воспользовался тем, что везде была огромная задолженность, и многие воины Суллы , слишком расточительно использовав доставшуюся им добычу, жаждали гражданской войны, помня о грабежах и прежней победе. Опираясь на них, Катилина принял решение захватить власть в государстве. В Италии не было сосредоточено ни одной готовой армии. Гней Помпей вел войну в отдаленных землях ; у самого Катилины были большие надежды добиться консульства: сенат ни на что решительно нe обращал внимания. Все с виду было безопасна и спокойно, но это именно и было благоприятно для Катилины.
Поэтому около июньских календ , в консульство Юлия Цезаря и Гая Фигула, Катилина стал обращаться сначала к отдельным лицам из числа своих приближенных, одних одобряя, других испытывая, и укавывать им на свое могущество, на неподготовленность государства, на большие выгоды, которые сулит заговор. Выяснив с достаточной определенностью то, чего он хотел, Катилина созвал в одно место всех, чье положение было наиболее стесненным и в ком было больше всего дерзости. Туда собрались из сенаторского сословия: Публий Лентул Сура, Публий Автроний, Люций Кассий Лонгин, Гай Цетег, Публий и Сервий Суллы, сыновья Лека, Люций Бестия и Квинт Курий; далее из всаднического сословия: Марк Фульвий Нобилиор, Люций Статилгай, Публий Габиний Капитон (1), Гай Корнелий; там было также много представителей колоний и муниципий, знатных граждан у себя дома. Кроме того, весьма многие из знати принимали менее явное участие в этом заговоре; этих последних побуждала скорее надежда на господство, чем нужда или какая-нибудь иная крайность. Однако главным образом сочувствовала замыслам Каталины молодежь, в особенности знатная; имея полную возможность жить роскошно и изнеженно, наслаждаясь полным досугом, она все-таки предпочитала неверное верному, войну – миру. Многие в то время думали, что и Марк Лициний Красс не был чужд этому замыслу; так как ненавистный ему Гней Помпей стоял во главе великой армии, то он согласен был на чье угодно возвышение, лишь бы оно умаляло могущество Помпея; кроме того, он был уверен, что при успехе заговора легко станет главой заговорщиков…
Когда Каталина увидел, что собрались все вышеуказанные лица, то, хотя он много и часто беседовал с каждым из них в отдельности, но все-таки нашел целесообразным обратиться со словами ободрения к ним всем вместе. Поэтому он отвел их в отдаленную часть дома и, удалив всех лишних свидетелей, произнес речь приблизительно следующего содержания: «Если бы ваша доблесть и верность не были мне на деле известны, напрасно сложились бы обстоятельства так благоприятно; великие надежды на господство были бы напрасны в наших руках и никогда не стал бы я добиваться неверного вместо верного, опираясь на малодушных и пустых мечтателей. Но так как во многих важных делах я на опыте узнал ваше мужество и верность мне, дух мой решился на великое и славное деяние. Вместе с тем я понял, что для меня и для вас одно и то же добро и зло; а желать и не желать одного и того же, это и есть крепкая дружба. То, что я задумал в своей душе, вы все уже раньше в разное время слышали от меня. Моя душа со дня на день воспламеняется большей решимостью, когда подумаю, каковы будут условия нашей жизни, если мы завоюем сами для себя свободы. В самом деле, после того как государство попало в полную власть и господство немногих могущественных, им платят дань цари и тетрархи , им вносят налоги и пошлины цивилизованные народы и дикие племена, мы же, все остальные граждане, деятельные, достойные, знатные и незнатные, попали в положение черни без всякого влияния и значения, сделались подчиненными тех, которые должны были бы дрожать перед нами, если бы республиканский строй сохранил свою силу. Итак, все влияние, могущество, почет, богатство находятся у них там, где они хотят. Нам на долю они оставили опасности, неудачи на выборах, суды и нищету. Доколе же мы будем терпеть это, доблестные мужи? Не лучше ли сразу мужественно умереть, чем влачить жалкое и бесславное существование и позорно потерять свою жизнь, служить игрушкой и посмешищем чужого высокомерия. Однако же, призываю в свидетели богов и людей, победа у нас в руках: мы в цветущем возрасте, наш дух бодр, – они же одряхлели от лет и богатства. Нужно только начать, остальное устроится само собой. Действительно, кто из смертных мужественных сердцем, может примириться с тем, что у них в избытке богатства, которые они расточают, застраивая моря и срывая горы, а нам нехватает всего нашего добра даже на необходимое. Они строят себе по два или более дома подряд, а у нас нет нигде домашнего очага. Они покупают картины, статуи (металлические), вазы, украшенные гравировкой, ломают еще новые дома и строят другие, наконец всеми средствами расточают и тратят свои деньги, и все-таки не могут победить необузданной расточительностью своего богатства. У нас дома – нужда, вне стен его – долги, дурное настоящее, еще худшее будущее, в конце концов ничего, кроме жалкого существования. Неужели же мы никогда не воспрянем? Вот-вот, почти перед вашими глазами та свобода, которой вы часто желали, а кроме того, богатство, почет и слава; судьба назначила все это наградой победителям. Само существо дела, опасности, нужда и пышные трофеи войны должны возбуждать вас сильнее, чем моя речь. Сделайте меня начальником или рядовым воином, я ваш душой и телом. Вот что надеюсь я осуществить при вашем содействии, как консул, если только моя проницательность не обманывает меня и вы не предпочтете долю раба доле властелина».
Всю эту речь выслушали люди, у которых в изобилии было всего дурного, но ни в настоящем, ни в будущем ничего хорошего. Хотя им и казалось весьма заманчивым произвести переворот в спокойном государстве, однако большинство из них требовало, чтобы Катилина выяснил, каковы будут условия гражданской войны, каких преимуществ будут они домогаться с оружием в руках, какими средствами и где они располагают, на что вообще могут рассчитывать. Тогда Каталина обещал им составление новых долговых списков, проскрипции богачей, гражданские и жреческие должности, хищения и все, чем сопровождается гражданская война и произвол победителей. Далее он говорил, что в ближней Испании стоит с армией Пизон, а в Мавретании – Публий Ситтий Нуцерин, его сообщники; консульства добивается Гай Антоний, который, как он надеется, будет ему товарищем по должности, человек, близкий ему и опутанный всяческими затруднениями; сделавшись консулами, они приступят к действиям. Кроме того, Катилина осыпал бранью всех оптиматов, превозносил своих сообщников, обращаясь к каждому в отдельности: одним он указывал на гнетушую нужду, другим напоминал их страстные желания и грозившую опасность суда и позора, третьим – победу Суллы, которая доставила им когда-то добычу. После того как он убедился, что все пришли в бодрое настроение, он напомнил им еще раз, чтобы они позаботились об успехе его домогательства консульской власти, и распустил собрание…
В заговоре Катилины принимал участие Квинт Курий, человек знатного происхождения, запятнавший себя пороками и преступлениями, которого за безнравственный образ жизни цензоры исключили из сената. В этом человеке было не меньше тщеславия, чем дерзости; он не мог промолчать о том, что слышал, не умел скрывать и своих преступлений; вообще ни слова его, ни поступки никогда не были достаточно взвешены. У него давно существовала безнравственная связь с знатной женщиной Фульвией; когда она стала охладевать к нему, так как нужда сделала Курия менее щедрым, он то хвастливо сулил ей золотые горы, то грозил мечом, если она не будет ему покорна; словом, он стал вести себя с нею еще более нагло, чем прежде. Однако Фульвия, узнав причину усилившейся разнузданности Курия, не захотела держать в тайне столь великой опасности, грозившей государству, и рассказывала, не называя источника, многим лицам все, что она когда-либо слышала о заговоре Катилины. Это обстоятельство более всего побудило вручить консульскую власть Марку Туллию Цицерону. В самом деле, до этого большая часть знати пылала к нему завистью и считала, что достоинство консульской власти как бы осквернится, если ее достигнет «новый» человек , каким бы выдающимся он ни был. Но когда пришла опасность, зависть и высокомерие отступили на второй план.
Поэтому в выборных комициях консулами были провозглашены Марк Туллий Цицерон и Гай Антоний, событие, первоначально сильно поразившее участников заговора. Однако безумие Катилины нисколько не уменьшилось; со дня на день он проявлял все усиливавшуюся деятельность, заготовлял по всей Италии, в удобных местах, оружие, а деньги, полученные заимообразно на собственное имя или на имя друзей, отсылал в Фезулы к некоему Манлию, который впоследствии первый поднял вооруженное восстание. В это время, говорят, он привлек на свою сторону множество людей всякого рода, даже некоторых женщин, которые раньше продажею тела покрывали свои огромные издержки, а потом, когда возраст положил предел такому приобретению средств, но отнюдь не роскоши, вошли в огромные долги. Катилина рассчитал, что через них он сможет поднять городских рабов, поджечь город, привлечь на свою сторону или умертвить их мужей.
Среди этих женщин была Семпрония , которая совершила много злодеяний, более свойственных мужской дерзости…
Несмотря на приготовления к перевороту, Катилина, тем не менее, домогался консульства на следующий год: он надеялся, что если будет выбран, легко сделает из Антония все, что захочет. Не довольствуясь этим, он всеми средствами строил козни Цицерону. Но и у последнего не было недостатка в хитрости и находчивости. С самого начала своего консульства он щедрыми обещаниями добился через Фульвию, что Квинт Курий, о котором я немного ранее упомянул, выдавал ему планы Катилины. Кроме того, уступкой выгодной провинции он побудил своего товарища Антония не предпринимать ничего против государства ; вокруг себя он тайно держал охрану из друзей и клиентов. Когда наступил день выборов и Катилине не удались ни его домогательства, ни козни, которые он на самом Марсовом поле строил консулу, он решил возбудить гражданскую войну и прибегнуть к самым крайним и отчаянным попыткам, так как все его тайные предприятия терпели позорную неудачу.
Итак, он послал Гая Манлия в Фезулы и прилежащую к ним часть Этрурии, некоего Септимия Камерта – в Пиценскую область, Гая Юлия – в Апулию и еще разных лиц в такие места, где каждый из них мог принести больше всего пользы. В то же самое время он в Риме был занят несколькими предприятиями одновременно: строил козни консулам, подготовлял поджог города в нескольких местах, занимал удобные места вооруженными людьми, сам носил при себе оружие и то же самое приказывал делать другим, убеждал их всегда быть наготове и настороже; днем и ночью проявлял он лихорадочную деятельность, бодрствовал, ие уставал ни от бессонницы, ни от труда. Наконец, когда, несмотря на свою напряженную деятельность, Катилина ни в чем не добился успеха, он снова созвал в глухую ночь главарей заговора в дом Марка Порция Леки. Тут горько жаловался он на их малодушие: объяснил им, что он уже послал вперед Манлия к тем приверженцам, которых он подготовил для вооруженного восстания, а также и других лиц в другие подходящие места, чтобы они приступили к действиям. Он говорил, что желает сам отправиться к войску, если только ему удастся раньше устранить Цицерона, который больше всего вредит его планам.
Пока остальные колебались в нерешительности и страхе, римский всадник Гай Корнелий и вместе с ним сенатор Люций Варгунтей обещали Катилине свое содействие и решили на следующий день рано утром проникнуть с вооруженными людьми в дом Цицерона, как бы для приветствия, и зарезапъ ничего не подозревающего и захваченного врасплох консула в собственном его доме. Как только Курий понял, какая опасность угрожает консулу, он сейчас же, через Фульвию, предупредил Цицерона о подготовлявшемся коварном покушении. Таким образом вышло, что заговорщики, не принятые Цицероном, напрасно затеяли столь ужасное злодеяние. Между тем Манлий в Этрурии подстрекал к восстанию простой народ, который жаждал переворота, измученный нуждой и горькой несправедливостью, так как во время господства Суллы он потерял землю и все свое добро; кроме того, Манлий возбуждал разбойников всякого рода, большое число которых находилось в этих местах, а также некоторых из сулланских колонистов, у которых вследствие распутной жизни и роскоши ничего не осталось из награбленного в громадном количестве добра.
Когда это было доведено до сведения Цицерона, консул встревожился двойной опасностью: он не мог долее собственными средствами поддерживать безопасность в городе и не знал с достаточной определенностью, каково войско Манлия и в чем состоят его планы. Он доложил все дело сенату, уже без того встревоженному бродившими среди народа толками. Поэтому сенат, как это бывает в моменты крайней опасности, постановил: «пусть консулы смотрят за тем, чтобы государство не потерпело никакого ущерба». Таким постановлением сената, по римскому закону, магистрату предоставляется чрезвычайная власть: набирать войско, вести войну, принимать репрессивные меры относительно союзников и даже граждан, иметь внутри государства и на войне верховную власть и право верховного суда; в обычное время ни одно из этих действий не закономерно для консула без постановления народного собрания.
Спустя немного дней сенатор Люций Сений прочитал в сенате письмо, которое, по его словам, было доставлено ему из Фезул; в письме этом сообщалось, что за шесть дней до ноябрьских календ Гай Манлий с большим числом людей поднял вооруженное восстание. Вместе с тем, как это обыкновенно бывает при подобных обстоятельствах, сообщали о предзнаменованиях и грозных явлениях природы, говорили, что происходят тайные сборища, собирают оружие, а в Капуе и Апулии подготовляется восстание рабов. Итак, по определению сената Квинт Марций Рекс и Квинт Метелл Кретик были посланы: первый в Фезулы и их окрестности, второй – в Апулию. Оба они стояли под городом, не слагая с себя полномочий командующих армиями; им мешали получить триумф интриги немногочисленных лиц, у которых вошло в обычай считать продажным все – честное и бесчестное. Кроме того, были отправлены: в Капую претор Квинт Помпей Руф, а в Пиценскую область – Квинт Метелл Целер; им было поручено составить боевые армии сообразно с обстоятельствами дела и размерами опасности. Далее были обещаны награды тому, кто сделает донесение относительно заговора, составленного против государства, а именно: рабу – свобода и сто тысяч сестерциев, свободному гражданину – полная безнаказанность и двести тысяч сестерциев. Вместе с тем сенат постановил, чтобы гладиаторские группы были удалены из Рима и распределены в Капуе и в других муниципиях, сообразно со средствами каждого города, и чтобы в Риме по всему городу были устроены ночные караулы и во главе их поставлены младшие должностные лица.
Сам Катилина пробыл несколько дней у Гая Фламиния в области Арреция, снабжая оружием окрестных жителей, уже раньше воебужденных к восстанию, и поспешил затем с дикторскими пучками и другими внешними знаками власти в лагерь к Манлию. Когда это стало известным в Риме, сенат объявил Катилину и Манлия врагами отечества, для остальных был назначен срок, по истечении которого они могли безнаказанно сложить оружие, за исключением лиц, осужденных за уголовные преступления. Кроме того, сенат постановил, чтобы консулы произвели набор, чтобы Антоний с войском поспешил преследовать Катилину и чтобы Цицерон остался для защиты города.
В эту эпоху держава римского народа находилась, на мой взгляд, в весьма плачевном состоянии. В то время как все пространство от востока до запада было покорено оружием и повиновалось Риму, а внутри государства царили досуг и богатство, что многие смертные считают самым главным, нашлись все-таки граждане, которые в своем упорстве неуклонно стремились к собственной гибели и гибели государства. Действительно, несмотря на два постановления сената, никто из столь большого числа заговорщиков не раскрыл, соблазнившись наградой, планов заговора, никто не ушел ив лагеря Катилины: с такою силою болезнь, как зараза, овладела умами граждан.
В это время в Риме Лентул и остальные главари заговора, заготовив, как им казалось, большие силы, решили, чтобы, когда Катилина с войском вступит в прилежащую к городу область, народный трибун Люций Бестия созвал народное собрание и начал жаловаться на образ действия Цицерона, возбуждая ненависть к доблестному консулу за тяжесть гражданской войны. Это должно было послужить сигналом для всей остальной массы заговорщиков в ближайшую ночь исполнить возложенную на каждого ив них обязанность. Роли заговорщиков, как говорили, были распределены следующим образом: Статилий и Габиник с большим отрядом должны были поджечь город в двенадцати удобных местах одновременно, чтобы в замешательстве легче было напасть на консула и прочих лиц, на которых готовилось покушение. Цетег должен был подстерегать консула у дверей его дома и произвести на него вооруженное нападение; в числе других поручений, возложенных на различных людей, юношам, не освободившимся еще, [как несовершеннолетним], от власти отцов, большинство которых принадлежало к знати, было предписано убить своих родителей; среди всеобщего смятения, произведенного пожарами и резней, заговорщики должны вырваться ив города навстречу Катилине. Среди этих приготовлений и решений Цетег постоянно жаловался на бездействие своих сообщников: он говорил, что они своими колебаниями и отсрочками упустили много удобных случаев; в таком опасном предприятии нужны действия, а не рассуждения; он, с своей стороны, готов с немногочисленными помощниками, несмотря на бездействие остальных, произвести нападение на здание сената. По природе это был человек необузданный и сильный, на все готовый; он видел в быстроте действий залог величайшего успеха.
Аллоброги , согласно предписанию Цицерона, при посредстве Габиния вступили в сношения с остальными заговорщиками. Они потребовали от Лентула, Цетега, Статилия, а также Кассия письменного клятвенного обещания, скрепленного печатью каждого, для представления его своим согражданам; в противном случае, говорили они, нелегко будет побудить их к столь важному шагу. Все остальные, ничего не подозревая, дали такие клятвы, а Кассий обещал, что он сам прибудет в скором времени в Галлию, и немного ранее послов выехал из города. Лентул отправил вместе с ними одного кротонца, Тита Волтурция, чтобы аллоброги, прежде чем отправиться домой, скрепили свой союз взаимными клятвами с самим Катилиной. При этом он передал Волтурцию письмо к Катилине, копия которого приводится ниже: «Кто я, ты знаешь от того, кого я к тебе послал. Подумай, наконец, в каком бедственном положении ты находишься, и помни, что ты муж. Обдумай и рассчитай, что требуют твои интересы. Ищи помощи у всех, даже у стоящих всего ниже». К этому письму он велел на словах прибавить следующее: «Посше того как сенат объявил тебя врагом отечества, зачем отталкиваешь ты от себя рабов. В городе готово все, что ты приказал. Не медли, и сам подступи к нему».
Когда все это было устроено и наступила ночь, в которую отправятся послы, Цицерон, осведомленный обо всем через самих послов, приказал преторам Люцию Валерию Флакку и Гаю Помптину устроить засаду на Мульвиевом мосту и захватить аллоброгов со всею их свитой; он объявил треторам цель возложенного на них предприятия, предоставив в остальном действовать сообразно с обстоятельствами. Они, как военные люди, без всякого шума и замешательства устроили засаду, тайно оцепив, согласно предписанию, мост. После того как послы с Волтурцием подошли к этому месту и с обеих сторон моста одновременно раздался крик, галлы, сразу поняв, в чем дело, без всякого замедления сдались преторам; Волтурций сначала ободрял остальных и мечом отбивался от наступавшей на него толпы, затем, оставленный галльскими послами, он сперва долго молил о своем спасении Помптина, с которым был знаком, но, в конце концов, оробев и отчаявшись спасти свою жизнь, сдался преторам.
Все происшедшее через вестников быстро было доложено консулу. Сильная забота и великая радость одновременно овладели им. Он радовался, что с раскрытием заговора государство избавлено от опасностей, но, с другой стороны, тревожился и сомневался, что следует делать после того, как столь видные граждане изобличены в величайшем преступлении: он ясно сознавал, что наказание их падет на него тяжелым бременем, а безнаказанность послужит к гибели государства. Наконец, собравшись с духом, он приказал позвать к себе Лентула, Цетега, Статилия и Габиния, а также Цепария, который собирался уже отправиться в Сицилию для возмущения рабов. Все немедленно явились, а Цепарий, узнав о доносе, скрылся незадолго до этого из дома и убежал из города. Лентула, который был претором, консул сам, держа за руку, привел, в сенат; остальных он приказал под стражей доставить в храм Согласия. Туда созвал он сенат, и когда сенаторы собрались в большом числе, приказал ввести Волтурция с послами аллоброгов, а претору Флакку доставить туда же ящик с письмами, полученными от послов.
Пока это происходило в Риме, Катилина из всех тех людей, которых он сам привел и которых имел Манлий, составил два легиона, образовав когорты сообразно с общим числом солдат. Затем, по мере того как в его лагерь являлись добровольцы или кто-нибудь из союзников, он распределял их равномерно по когортам и вскоре довел свои легионы до полного комплекта, тогда как сначала он имел не более двух тысяч человек. Однако из всего этого количества едва четвертая часть была снабжена боевым оружием, остальные носили случайное вооружение: охотничьи и легкие копья, а иные – заостренные колья. Но после того как стал приближаться с войском Антоний, Катилина направился к горным проходам, то приближаясь к Риму, то направляясь к Галлии и не давая врагам удобного случая сразиться: он надеялся, что скоро у него соберутся большие силы, если сообщники доведут до конца его начинания в Риме. Между тем он отвергал содействие рабов, которые первоначально сходились к нему в лагерь в большом числе, полагаясь на средства заговора и считая вместе с тем неблагоприятным для своих интересов, если окажется, что он смешал дело римских граждан с делом рабов.
Когда же в лагерь Катилины пришло известие, что заговор в Риме обнаружен и что Лентул, Цетег и прочие, о которых я выше упомянул, подверглись казни, весьма многие, кого привлекла к участию в гражданской войне надежда на грабежи и государственный переворот, разбежались, а остальных Катилина отвел большими переходами через крутые горные перевалы в область Пистории, чтобы горными тропами незаметно перебраться в Заальпийскую Галлию. Но в Пиценской области находился Квинт Метелл Целер во главе трех легионов, предполагавший, что Катилина в своем затруднительном положении предпримет как раз тот шаг, о котором я только что сказал. Поэтому, когда он от перебежчиков узнал о направлении его движения, он быстро передвинул свой лагерь и засел у самой подошвы тех гор, где представлялся удобный спуск для Катилины, спешившего в Галлию. Антоний, в свою очередь, был недалеко, так как он с большим войском, ничем не стесненный, преследовал по более ровной местности врага, затрудненного в своем бегстве горными переходами. Катилина, видя, что путь ему отрезан горами и армиями врагов, а в Риме его замыслы потерпели неудачу, так что не было никакой надежды ни на бегство, ни на какую-либо помощь, счел, что в таких обстоятельствах для него всего лучше испытать счастие в битве, и потому решил как можно скорее сразиться с Антонием. Поэтому он созвал военную сходку и произнес речь следующего содержания:
«Я по опыту знаю, воины, что слова не прибавят никому доблести и речь полководца не сделает малодушного бодрым, труса храбрым. Сколько мужества присуще душе каждого благодаря его характеру и врожденным свойствам, столько и обнаруживается обыкновенно на войне. Кого не возбуждают ни слава, ни опасность, к тому напрасно было бы обращаться со словами ободрения; душевный страх делает его глухим. И все-таки я созвал вас, чтобы сделать вам некоторые указания и вместе с тем открыть сущность моего намерения. Вы знаете, конечно, воины, какой непоправимый удар беспечность и малодушие Лентула нанесли нам и ему самому, и почему я, ожидая подкреплений из Рима, не мог направиться в Галлию. В каком положении теперь наши дела, вы все знаете так же хорошо, как и я сам. Две армии врагов, одна со стороны Рима, другая со стороны Галлии, угрожают нам. Оставаться долее в этих местах, даже при всем желании, не позволяет нам недостаток провианта и всего остального. Куда бы мы ни захотели направиться, нам нужно мечом пролагать себе путь. Поэтому я убеждаю вас быть мужественными и на все готовыми духом, а когда вступите в бой, помнить, что вы держите в своих руках богатство, почести, славу, наконец, свободу и отечество. Если мы победим, нас ожидают полная безопасность, изобилие провианта; перед нами открыты колонии и муниципии; если же мы отступим в страхе, все направится против нас, и ни местность, ни друзья не защитят тех, кого не защитило оружие. Кроме того, воины, не одна и та же крайность висит над нами и ими: мы сражаемся за отечество, за свободу, за нашу жизнь, – им нет никакой нужды сражаться за могущество немногих. Поэтому тем смелей нападайте, помня о прежней доблести. Вам можно было бы с величайшим позором влачить свою жизнь в изгнании, вы могли бы, некоторые, потеряв все свое имущество, дожидаться в Риме подачек от других; но вы решили последовать сюда потому, что вам все это казалось отвратительным и невыносимым для мужей. Если вы хотите выйти из этого положения, вам необходимо мужество; никто, кроме победителя, не меняет войны на мир. В самом деле, надеяться на спасение в бегстве, отвратив ог врага оружие, защищающее наше тело, это безумие. Всегда в сражении величайшая опасность грозит тому, кто больше всего боится, – мужество служит каменной стеной. Когда я думаю о вас, воины, и взвешиваю ваши подвиги, меня охватывает великая надежда на победу. Меня убеждает в ней ваш дух, возраст, доблесть, а кроме того, крайняя опасность, которая даже трусов делает храбрыми. Теснота местности мешает врагу обойти вас своею численностью. Если же судьба позавидует вашей доблести, не отдавайте своей жизни даром, помните, что попав в плен, вы будете перебиты, как бараны, а сражаясь, как мужи, вы дадите врагу победу только ценою крови и слез». Когда он сказал эту речь, то, помедлив немного, он приказал подать сигнал и, выстроив ряды, повел свое войско вниз на равнину…
Петрей, [легат Антония], после тщательной разведки, подал сигнал когортам перейти в немедленное наступление. То же сделало и неприятельское войско. Когда войска сблизились настолько, что легковооруженные могли завязать битву, обе стороны с громким криком бросились друг на друга со знаменами наперевес.
Дротики были отброшены, бились мечами.. Ветераны, помня о прежней доблести, ожесточенно наступали в рукопашной схватке с врагами, но и те оборонялись мужественно, и сражение шло с величайшим ожесточением. Между тем Катилина со своим на все готовым отрядом все время находился впереди, спешил на помощь пришедшим в затруднение, вызывал свежих солдат на место раненых, все предусматривал, сражался сам и часто наносил удары врагам: он выполнял одновременно обязанности ревностного воина и хорошего полководца. Когда Петрей увидел, как Катилина, вопреки его ожиданиям, оказывает ожесточенное сопротивление, он направил в центр врагов преторскую когорту; она разорвала центр, и большинство врагов, после ожесточенного сопротивления в различных местах, было перебито; покончив с центром, с обеих сторон ударили на фланги неприятеля. Манлий и фезуланец пали оба, сражаясь в первых рядах. Когда Катилина увидел, что войско его разбито и уцелел только он с немногими, он, помня о своем роде и прежнем достоинстве, бросился в самую гущу врагов и там, сражаясь, пал пронзенный мечами.
Только по окончании сражения можно было составить себе истинное представление о том, сколько смелости и силы воодушевления было в войске Каталины. Почти каждый из его воинов, мертвый покрывал своим телом то самое место, которое он, живой, занимал сражаясь. А те немногие, которых в центре разбросала преторская когорта, пали хотя и в большом беспорядке, но все имели почетные раны в груди. Катилину нашли далеко от своих, среди трупов врагов; он еще слабо дышал и лицо его сохранило то же выражение неукротимой душевной силы, какое оно имело при жизни. Наконец, из всего войска Катилины ни один свободный гражданин не был взят в плен в сражении или во время бегства; до такой степени все так же мало щадили свою жизнь, как и жизнь врагов. И войско римского народа достигло победы, отнюдь не радостной и не бескровной. Все наиболее мужественные или были убиты в бою или вышли из него тяжело раненными. Многие, которые выходили из лагеря, чтобы осмотреть поле битвы или пограбить, поворачивая вражеские трупы, узнавали кто друга, кто гостя, кто родственника; были и такие, кто узнавал личного врага. Радость и печаль, уныние и веселье, сменяя друг друга, овладели войском.
«Античный способ производства», № 707.
№ 52. ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ
(Аппиан, Гражданские войны, II, 2-7)
[В 64 г. до н.э.] Гай Катилина , известный своей громкой репутацией и знатным происхождением, человек легкомысленный, убивший, кажется, даже своего сына из-за любви к Аврелии Орестилле, которая не соглашалась выйти за муж за человека, имевшего ребенка, бывший другом Суллы, его ревностным сторонником и приверженцем, благодаря честолюбию докатившийся до нищеты, но оставшийся еще пока в фаворе у влиятельных мужей и женщин, этот-то Катилина начал домогаться консульства, надеясь таким путем захватить тираническую власть. Хотя он и очень надеялся быть избранным в консулы, однако, из-за подозрения к его намерениям, его кандидатура потерпела неудачу, и [в 63 г. до и. э.] Цицерон, выдававшийся искусством речи и ораторским талантом, был избран консулом вместо него. Катилина, надругаясь над лицами, избравшими Цицерона, издевался над последним и называл его, имея в виду незначительность его происхождения, «новым» [так именуют людей, добившихся известности благодаря своим личным качествам, а не заслугам предков]; а так как Цицерон не был природным римлянином, то Катилина называл его «инквилином» – [так называют людей, снимающих квартиру в чужих домах]. Сам Катилина с того времени, совершенно отошел от государственной деятельности, так как-де она не ведет быстро и верно к единодержавию, но зато полна раздоров и интриг.
Собирая большие суммы от многих женщин, которые надеялись во время восстания отделаться от своих мужей, Катилина вошел в соглашение с некоторыми из сенаторов и так называемых всадников, собирал обыкновенных граждан, иностранцев и рабов. Главарями у него во всех его предприятиях были тогдашние преторы Корнелий Лентул и Цетег. По Италии Катилина рассылал своих людей к тем сулланцам, которые растратили все те барыши, что они получали в результате насилий, бывших при Сулле, и теперь стремились к такого же рода делам: в этрусские форумы он послал Гая Манлия, в Пицен и Апулию – других людей, которые тайно набирали ему войско. Обо всем этом, о чем тогда еще ничего не знали, донесла Цицерону одна знатная женщина по имени Фульвия. Ее любовник Квинт Курий, который был устранен из сената вследствие многих неблаговидных поступков и который удостоен был поэтому чести союза с Катилиной, весьма легкомысленно рассказывал своей возлюбленной о заговоре и хвастался, что он скоро достигнет высокого положения. Ходили уже слухи и о том, что творилось в Италии. Поэтому Цицерон расставил в различных пунктах города караулы и разослал многих из числа знатных во все подозрительные места наблюдать за происходящим. Катилина, хотя никто не осмеливался его арестовать, так как ничего не было точно известно, тем не менее был в страхе и, считая, что чем дольше он будет тянуть время, тем больше явится против него подозрений, возлагал все свои надежды на быстроту действий. Поэтому он послал предварительно деньги в Фезулы и, поручив заговорщикам убить Цицерона и поджечь город в одну ночь во многих местах, сам отправился к Гаю Манлию, чтобы тотчас же собрать новое войско и напасть на город во время пожара. Со свойственным ему легкомыслием, Катилина, в предшествии ликторов с пучками веток и [вложенными в них] секирами, как будто он был проконсулом, направился к Манлию набирать войско. Лентул же и заговорщики решили, что как только они узнают о прибытии Катилины в Фезулы, то сам Лентул и Цетег на заре будут караулить у дверей дома Цицерона со спрятанными [под одеждой] кинжалами. Они надеялись, что им будет позволено войти в дом благодаря занимаемому ими положению; войдя, они заведут какой-нибудь разговор, затянут его во время прогулки и тем временем убьют Цицерона, отвлекши его от других [посетителей]. А народный трибун Люций Бестия тотчас же созовет через глашатая народное собрание и обвинит Цицерона в том, что он трус, всегда устраивает раздоры и будоражит город, когда нет никакой опасности. Во время речи Бестии другие заговорщики с наступлением ночи в двенадцати местах подожгут город и станут грабить и убивать именитых людей. Так было решено Левтулом, Цетегом, Статилием и Кассием, главарями заговора, и они только ждали удобного момента. [В это время в Рим прибыли послы аллоброгов .] Так как аллоброги были недовольны римским управлением, то их послов… [пропуск в тексте] склонил вступить в заговор Лентул с тем, чтобы поднять против римлян Галлию… Лентул послал имеете с ними к Катилине кротонца Волтурция с письмом, не содержавшим подписи. Но аллоброги, находясь в нерешительности, посвятили во все Фабия Сангу, своего патрона – у каждого государства есть в Риме какой-нибудь патрон . Узнав обо всем от Санги, Цицерон приказал схватить уезжавших аллоброгов и Волтурция и тотчас привести их в сенат. Они признались, что, вошли в соглашение с приверженцами Лентула, а затем, когда их увозили, рассказали, как Корнелий Лентул часто говорил, что трем Корнелиям суждено быть римскими самодержцами, двое из которых, Циана и Сулла, уже были… [пропуск в тексте]. После того как это было сказало, сенат отрешил Лентула от власти, а Цицерон, отводя каждого [из уличенных заговорщиков] в дома преторов, тотчас вернулся обратно и приступил к проведению относительно их голосования. Вокруг здания сената стоял шум, так как в точности еще ничего не было известно, и страх охватил соучастников заговора. Рабы и вольноотпущенники самого Лентула и Цетега, прихватив многих ремесленников, прошли улицами, шедшими за зданием сената, и окружили дома преторов, чтобы освободить своих господ. Цицерон, узнав об этом, выбежал из здания сената и, поставив в нужных местах стражу, возвратился обратно и стал торопить сенат с принятием решения. Первым начал говорить Силан, избранный консулом на следующий год. Ибо у римлян будущий консул первый выскавывает мнение, потому, как я думаю, что ему самому придется в будущем приводить в исполнение многие постановления и в силу этого он будет судить о каждом отдельном случае более обдуманно и осторожно. Многие соглашались с Силаном, полагавшим, что этих людей следует подвергнуть высшей мере наказания. Но когда дошла очередь до Нерона, он сказал, что считает более правильным держать захваченных под стражей до тех пор, пока не расправятся с Катилиной военной силой и не расследует детально все дело. Гай Цезарь , который не был свободен от подозрения в сообществе с этими людьми, но которого Цицерон не решился привлечь к ответственности вместе с другими, так как Цезарь пользовался большой популярностью народа, – Цезарь прибавил, что Цицерону следует, по его усмотрению, разместить заговорщиков по городам Италии [и держать их там], пока они не будут преданы суду, и после того как Катилина военной силой будет уничтожен: таким образом не будет совершено до следствия и суда ничего непоправимого по отношению к весьма известным людям. Так как это мнение показалось правильным и было встречено с сочувствием, то большинство сената готово было слишком поспешно переменить свое мнение. Тогда Катон, уже совершенно ясно говоря о тяготеющем над Цезарем подозрении, и Цицерон, опасаясь, как бы ввиду наступающей ночи настроенная в пользу заговорщиков толпа, все еще бродящая по форуму и боящаяся за самое себя и за них, не совершила каких-либо эксцессов, убедили [сенат] вынести приговор без суда, как над лицами, пойманными на месте преступления. Тогда Цицерон, пока еще сенат не был распущен,- тотчас приказал перевести арестованных из домов, [где они содержались], в тюрьму, в то время как толпа ничего об этом не знала, и умертвить их на его глазах, а затем, проходя мимо находившихся на форуме, он объявил об их смерти. Бывшие на форуме в ужасе стали расходиться, радуясь тому, что [их участие в заговоре] осталось не раскрытым. Таким образом город вздохнул свободно после сильного страха, охватившего его в этот день. Катилина же, который собрал около 20 000 человек и вооружил уже четвертую часть их, пошел в Галлию для дальнейшей подготовки. Но второй консул, Антоний, настиг его у подошвы Альп, и легко победил человека, который необдуманно замыслил необычайное дело и еще более необдуманно хотел осуществить его без достаточной подготовки. Ни Катилина, ни другой кто из его наиболее известных товарищей не сочли достойным для себя искать спасения в бегстве, но погибли, бросившись в самую гущу врагов. Так кончилось восстание Катилины, чуть-чуть не приведшее государство на край гибели.
«Античный способ производства», № 708.

№ 53. СОЮЗ ЦЕЗАРЯ, ПОМПЕЯ И КРАССА
(Дион Кассий, XXXVII, 55-58)
Дион Кассий Кокцейан родился в Никее в 155 г. н.э., получил хорошее образование. Он происходил из знатной семьи: отец его был сенатором. В 186-190 гг. он приехал в Рим и выступил там в качестве оратора, чем приобрел широкую популярность. Дион получил сенаторское звание, которое при Антонинах присвоено было многим уроженцам Востока. При императоре Макрине Дион Кассий управлял провинцией Пергамом (218 г.). Впоследствии он был два раза консулом, управлял отдельными провинциями: Африкой, Далмацией, Паннонией.
Основным трудом Диона Кассия была «Римская история», которую он писал в течение 22 лет. Она содержит 80 книг. Из них сохранились книги 36-60 (конец республики и начало империи), а из других – извлечения, сделанные византийским монахом Ксифилином в XI в. и историкам Зонарой в XII в. Основное внимание Дион Кассий уделяет военной истории.
В изложении событий римской истории большое значение Дион Кассий придает элементу сверхъестественности, чудесного, верит в предопределение судьбы. По его мнению, лучшей формой правления является монархия, в которой император правит в полном согласии с сенатом и считается с мнением последнего. В произведении Диона, построенном, по словам автора, по образцу трудов Фукидида и Полибия, большую роль играет риторика. Источниками своими он пользовался далеко не всегда критически, поэтому данные Диона Кассия нуждаются в сопоставлении со сведениями других историков Рима.
Цезарь восстановил согласие между Крассом и Помпеем не потому, чтобы он хотел видеть их живущими дружно, но потому, что они были очень могущественны. Он знал, что без помощи обоих или даже кого-нибудь одного он не будет иметь особой силы и что если он одного, не важно кого именно, приобщит к своим интересам, то другой в силу этого станет его противникам, который повредит ему больше, чем тот, кого он приобрел, будет ему полезен. С одной стороны, все люди казались ему имевшими более охоты, чтобы побороть их врагов, чем поддерживать их друзей не только потому, что гнев и ненависть внушают более энергические усилия, чем дружба, но также потому, что действующий за себя и действующий за другого не испытывают ни одинакового удовлетворения, если они успевают, ни одинаковой скорби, если терпят неудачу. С другой стороны, он видел, что в общем люди охотнее стараются создать препятствия человеку и помешать ему возвыситься, чем благоприятствовать его возвышению. Это делается по различным причинам, но особенно потому, чтобы не позволить ему возвышаться приятно для других и полезно для себя самого, между тем как при возвышении его создается затруднение и для себя самого, и для других.
Таковы были соображения, которые заставили тогда Цезаря приобрести расположение Помпея и Красса и примирить их. Он был убежден, что никогда не сможет стать могущественным без них, и.не рассчитывал никогда оскорбить ни того, ни другого. Он не боялся также, что, примирившись, они станут могущественнее его, отлично зная, что сразу же с их дружбой он возвысится над другими и что вскоре после [этого] они будут содействовать, и тот и другой, тому, чтобы сделать его могущественнее себя. Так и случилось. Вот в каких видах Цезарь примирил их и старался привязать к себе. С своей стороны, Помпей и Красс, движимые личными соображениями, заключили мир, как только успокоились, и присоединили Цезаря к их планам. Помпеи не был настолько могуществен, как он рассчитывал сделаться; в то же самое время он видел, что Красе пользовался большой силой, а Цезарь приобретает все больше и больше влияния, а он боялся быть раздавленным ими. Наконец, он льстил себя надеждой, что, соединясь лично с ними, он сможет при их содействии восстановить свое прежнее могущество. Красс воображал, что его происхождение и богатство должны поставить его выше всех. Будучи много ниже Помпея и убежденный, что Цезарь призван к великой роли, он стремился повергнуть их в борьбу друг против друга, чтобы ни тот, ни другой не были могущественней его. Он рассчитывал, что в то время, как они будут бороться с равными силами, он воспользуется их дружбой и получит большие почести, чем они. Красе действительно не ставил задачей своей политики ни триумфа сената, ни народа, но делал все только ради своего личного могущества. Он стремился, равным образом, примирить сенат с народом, не навлекать на себя их ненависти, понравиться тому и другому, поскольку это было нужно, чтобы они считали его виновником того, что им было приятно, без возможности приписывать ему свои неудачи.
Таким образом в в силу этих причин данные три лица вступили в дружбу друг с другом. Они подтвердили свой союз клятвами и завладели управлением в государстве. С тех пор они пришли к взаимному согласию и получили один от другого то, чего желали и что им было необходимо для устройства республики так, как им было угодно.
Когда они соединились, преданные им партии также пришли к соглашению и делали под их руководством все, что хотели. Некоторые следы благоразумия оставались только у Катона и у тех, кто хотел казаться быть одушевленным теми же чувствами, как он, ибо среди людей, которые занимались тогда общественными делами, ни один, исключая Катона, не отличался неподкупностью и личной незаинтересованностью. Некоторые граждане краснели от того, что происходило, а другие, стремясь подражать Катону, приняли участие в управлении и показали себя в некоторых случаях достойными этого образца; но они не продолжали, потому что их усилия были искусственными и не имели источника в естественной добродетели.
Вот в какое состояние привели римские дела три лица, которые скрывали, насколько возможно, их взаимный клятвенный союз. Они делали только то, что решили по взаимному согласию. Но они скрывали это и принимали вид взаимной враждебной оппозиции, чтобы их единение оставалось возможно дольше неизвестным, т. е. до тех пор, пока они вполне надлежаще не приготовятся. Но их деяния не могли ускользнуть от ока божества, которое в этот самый момент показало людям, малоспособным понять подобные откровения, чего следует ожидать от этих лиц в будущем. Внезапно на город и на всю окрестную страну обрушился ураган с такой силой, что очень большое количество деревьев было вырвано с корнем и несколько домов разрушены; корабли, стоявшие на якоре на Тибре, у Рима или у устьев этой реки, были потоплены. Деревянный (свайный) мост был опрокинут равно как дощатый театр, построенный для какого-то торжества. Среди всех этих бедствий погибло очень много людей, как прообраз несчастий.
Перевод взят из «Хрестоматии», т. II, изд. 1936 г.
№ 54. БОРЬБА ЦЕЗАРЯ И ПОМПЕЯ
(Юлий Цезарь, Гражданские войны, III, 4)
Один из крупнейших политических деятелей Рима Гай Юлий Цезарь (100-44 гг. до н.э.) оставил нам два произведения, в которых описывал «современные ему события: «Записки о Галльской войне» и «Гражданские войны». В «Записках» Цезарь дает картину завоевания Галлии Римом и борьбы галльских племен против римлян. Он пытается представить себя опытным, мудрым полководцем, гуманным даже по отношению к врагу. В «Гражданских войнах» Цезарь описывает историю своей борьбы с Помпеем (49-48 гг. до н.э.), что, якобы, произошло против его воли. Сочинение это было написано, впрочем, как и первое, с определенной апологетической целью – оправдать себя, переложив всю ответственность за гражданские войны на Помпея и его сторонников. Сочинения Цезаря, несмотря на субъективное освещение событий, важны нам потому, что являются свидетельствами участника описываемых событий.
Легионы Помпей составил из римских граждан: 5 из Италии, которые он переправил; один старый ив Киликии, который, образованный из двух, он называл двойным; один из Крита и Македонии, из воинов-ветеранов, которые, отпущенные прежними полководцами, осели в этих провинциях; два из Азии, которые озаботился набрать консул Лентул. Кроме того, он распределил по легионам, под именем пополнения, большое число воинов из Фессалии, Беотии, Ахайи и Эпира; к ним он присоединил воинов Антония. Кроме этих легионов, он ожидал два из Сирии, со Сципионом. Что касается стрелков, то он имел их числом три тысячи из Крита, Лакедемона, из Понта и Сирии и остальных государств, пращников две шестисотенные когорты, конных 7 тысяч. Из них 600 галатов привел Дейотар ; 500 – Ариобарзан из Каппадокии; приблизительно такое же число дал Котис из Фракии и послал своего сына, Садалу; 200 были из Македонии, которыми командовал Раскиполий, отменной доблести; 500 габиниамцев из Александрии, галлон и германцев, которых Авл Габиний оставил там у царя Птолемея для охраны, – их доставил сын Помпея с флотом; 800 он набрал из рабов и пастухов своих и своих близких; 300 дали Таркондарий Кастор и Доннилай из Галлогреции, из них один пришел вместе, другой прислал сына; 200 были присланы Антиохам Коммагенским, которому Помпей даровал большие награды ; большинство среди них были конными стрелками. Сюда присоединил он дарданов , бессов , отчасти наемников, отчасти добытых приказом или распоряжением, также македонцев, фессалийцев и представителей остальных племен и государств и пополнил указанное нами выше число.
Перевод взят из «Хрестоматии», т. II, изд. 1936 г.
№ 55. ДВИЖЕНИЕ ЛЖЕМАРИЯ
(Аппиан, Гражданские войны, III, 2 и 3)
Сенат обвинял Антония за его надгробную речь в честь Цезаря. Особенно был ею возбужден народ; невзирая на только что объявленную амнистию, он бросился с зажженными факелами к домам убийц. Но Антоний примирил с собой раздраженную толпу следующим политическим мероприятием. Какой-то Амаций присвоил себе ложно имя Мария. Он объявил себя внуком Мария и поэтому стал пользоваться расположением народа. Оказавшись благодаря своему мнимому происхождению в родстве с Цезарем, он выражал чрезмерную скорбь по поводу его смерти. Он воздвиг алтарь на месте погребального костра, держал при себе отряд смельчаков и постоянно угрожал убийцам, из которых некоторые покинули город, другие, получившие еще от самого Цезаря управление провинциями, разъехались по провинции. Говорят, что Амаций задумал устроить засаду против Кассия и Брута при первой же с ними встрече. Опираясь иа эти слухи среди толпы, Антоний, в качестве консула, схватил Амация и без суда совершенно бесстрашно убил его. Сенат был поражен этим его поступком, как крупным нарушением закона. Однако, с удовольствием извлек из него все, что было ему полезно. Сенаторы понимали, что без столь решительных действий им не удастся добиться безопасности в деле Брута и Кассия.
Солдаты Амация и другие из народа, приверженные им, тосковали по Амацию и негодовали против происшедшего, особенно потому, что Антоний совершил этот поступок, опираясь на уважение к нему народа; они не хотели, чтобы к ним относились с презрением. Они захватили форум, с криками поносили Антония и требовали от магистратов, чтобы они вместо Амация осветили алтарь и первыми принесли на нем жертву Цезарю. Их гнали с площади посланные Антонием солдаты, но они еще больше возмущались и кричали, и показывали места, где прежде стояли статуи Цезаря впоследствии снятые. Когда же кто-то обещал им показать мастерскую, где переделывались эти статуи, они сейчас же бросились туда и, увидя мастерскую, подожгли ее, пока Антоний не подослал еще солдат. Тогда некоторые из них отбиваясь, были убиты, другие были схвачены и кто из них был рабом – повешены, а кто был свободным – сброшены со скалы .
Пер. В. С. Соколова.
№ 56. ПОЛОЖЕНИЕ АНТИЦЕЗАРИАНСКОЙ ПАРТИИ ПОСЛЕ УБИЙСТВА ЦЕЗАРЯ
1. ПИСЬМО Д. БРУТА к М. БРУТУ и КАССИЮ [Fam., XI, 1]
Сообщаю о нашем положении. Вчера вечером у меня был Гирций . Он дал ясно понять, в каком настроении находится Антоний. Увы, в самом плохом и самом ненадежном. Так, Гирций говорит, что Антоний не может дать мне в управление провинцию и считает, что во всем Риме нет никого на нашей стороне, и даже чувства солдат и простого народа возмущены против нас. Я думаю, вы понимаете, что последнее ложь, а правдиво только одно: Антоний боится, что даже при незначительной поддержке нас у цезарианцев и у него не останется в республике ни одной партии.
Ввиду моего опасного положения, я решил настаивать на предоставлении мне и веем нашим выезда из Италии с предоставлением посольских прав, чтобы иметь какую-нибудь почетную причину отъезда. Он обещает добиться этого, однако я не верю. Слишком у них велики гнев и вражда к нам. Если даже Антоний согласится на нашу просьбу, то спустя немного времени вce-таки будет считать нас врагами отечества и даже добиваться изгнания.
Итак, какое мое решение, ты спросишь? Надо предоставить дело судьбе. Я думаю, что необходимо покинуть Италию, переселиться на Родос или в какое-нибудь другое место. Если представится более благоприятный случай, вернемся в Рим. При неважных обстоятельствах – останемся в изгнании. При самых плохих – прибегнем к самой крайней защите – к оружию.
Может быть, в этот момент у кого-нибудь из вас возникнет вопрос: почему нам надо ждать самого крайнего случая, а не предпринять что-нибудь теперь? Поскольку мы не имеем места, где могли бы быть в безопасности, кроме Секста Помпея и Басса Цецилия , которые, мне кажется, по получении известий о Цезаре будут еще более стойкими, то у нас достаточно имеется времени, чтобы присоединиться к ним, когда узнаем, насколько они сильны. За Кассия и за тебя, если вы захотите, я поручусь. Гирций даже требует это сделать.
Прошу вас как можно скорее мне ответить, так как не сомневаюсь, что Гирций известит меня обо всем до зимы. Сообщите, где мы могли бы встретиться, – туда я по вашему указанию и приеду.
После последнего разговора с Гирцием, я решил настаивать на разрешении остаться в Риме под общественной охраной, хотя думаю, они нам не позволят, ведь мы возбудим против них большую ненависть. Однако считаю необходимым требовать все, что я нахожу справедливым.
2. ПИСЬМО ЦИЦЕРОНА К АТТИКУ [Att, XIV, 13]
(Путеолы или Кумы. 26 апреля 44 г.)
Цицерон шлет привет Аттику.
Только на седьмой день мне было доставлено твое письмо, которое ты отправил 19 апреля и в котором спрашиваешь, полагая, что я сам еще не знаю, нравится ли мне больше вид холмов или прогулка по равнине близ моря. Действительно, очарование, как ты говоришь, того и другого ландшафта так велико, что я не знаю, какому из них отдать предпочтение.
«…Но теперь не в пиршествах радостных дело.
Грозную гибель, питомец Кронида, близкую видя,
В трепете мы, в неизвестности, спасемся мы или погибнем?»
Хотя ты писал мне много приятного в связи с прибытием Брута со своим легионом – на него я возлагаю самую большую надежду, – однако, в случае возникновения гражданской войны, которая определенно будет, если Секст Помпеи останется с войском, а он, знаю наверное, останется, то я в совершенном неведении, что мне делать. Ведь даже не будет возможности, как было в войне с Цезарем, остаться нейтральным. А эта шайка мерзавцев будет брать на учет каждого, проявившего радость по поводу смерти Цезаря – мы же все весьма явно проявляли радость, – и будет считать его в числе врагов, что поведет к большой резне. Остается нам удалиться в лагерь Секста Помпея или Брута. Положение дел в моем возрасте отвратительное и неблагоприятное, поскольку неопределенен исход войны, и не знаю, могу ли я сказать, но ты мне можешь:
«Дитя мое, не тебе заповеданы шумные брани.
Ты занимайся делами приятными сладостной речи» .
Однако, предоставим это судьбе, которая в таких важных делах имеет большее значение, чем разум. Я же должен взвесить все, что необходимо в отношении самого себя, чтобы я, какое бы несчастье ни случилось, перенес его храбро и мудро, помня, что оно произошло по воле судьбы, и пусть меня утешают, как всегда, занятия науками и не меньше также Мартовские Иды.
Прими теперь участие в моем раздумье, которое меня волнует; так много приходит на ум и за и против. Я отправляюсь, как решил, в качестве посла в Грецию. Кажется, что я до некоторой степени избегаю грозящей мне опасности быть убитым, но подвергаю себя некоторому порицанию в том, что покидаю государство в такое для него тяжелое время. В случав, если я останусь, хотя знаю, что бесспорно буду в опасности, думаю при известных обстоятельствах мог бы принести пользу государству. Но вот следующие соображения частного порядка, а именно: я чувствую, что мне необходимо поехать в Афины, чтобы поддержать Цицерона-сына. Никакой другой причины поехать у меня не было, когда я принял решение отправиться туда послом от Цезаря. Итак, выскажи все соображения по этому вопросу, как ты имеешь обыкновение, когда считаешь что-либо важным для меня. Перехожу к несчастному государству, или скорее к несуществующему государству. М. Антоний писал мне о помиловании Секста Клодия. Насколько почтительно в отношении меня, ты узнаешь из письма, я ведь послал тебе копию; насколько развязно, насколько грубо-угрожающе, что никогда, кажется, не было такой необходимости пожалеть об отсутствии Цезаря, ты легко сам оценишь. То, чего Цезарь никогда бы не сделал, не потерпел даже, теперь публично преподносится на основе его подложного завещания. Я по отношению к Антонию веду себя самым услужливым образом. Ведь он, поскольку однажды вбил себе в голову, что ему позволяется все, что он хочет, сделал бы это, нисколько не считаясь с моим желанием. Поэтому я посылаю тебе также копию моего письма к нему.
3. ПИСЬМО ЦИЦЕРОНА К КАССИЮ [Fam., XII, 1]
(Помпеянская вилла. 3 мая 44 г.)
Цицерон шлет привет Кассию.
Не перестаю, поверь мне Кассий, думать о тебе и о дорогом М. Бруте. Следовательно, обо всем государстве, вся надежда которого на вас и на Д. Брута. Да и у меня самого гораздо больше надежды с того момента, как дорогой Делабелла так блестяще выполнил государственный долг. Ведь раздоры в Риме ширились и ежедневно становились все необузданнее настолько, что я уже потерял всякую надежду на мир. Однако он подавил мятеж с такой силой, что, как мне кажется, мы навсегда будем в безопасности наконец от этого позорнейшего бедствия. Остальные дела значительны и по качеству и по количеству, но все зависит от вас. Однако разберем все по порядку. В самом деле, судя по тому, как шло дело до сих пор, кажется, что мы освободились от тирана, но не от тирании. Убивши деспота, мы выполняем все его веления. И не только это. Мы одобряем даже то, что им будто бы предполагалось сделать и чего он сам при жизни не сделал бы. Я не вижу даже конца этому: вывешиваются медные таблицы с постановлением Цезаря, даются освобождения от общественных повинностей, расточаются громадные денежные суммы, изгнанники возвращаются, объявляются ложные постановления сената. Таким образом, только кажется, что ненависть к бесчестному человеку и болезненное ощущение рабства нами изжито, государство же ввергнуто в те же беспорядки, на которые он… обрек.
Все это вы должны привести в порядок. Нет необходимости доказывать, что вы много уже сделали для республики. Она, конечно, получила столько, сколько мне никогда и на ум не приходило желать, однако, государство недовольно и требует от вас большего в соответствии с величием вашего духа и вашего положения. До сих пор, после смерти тирана, оно через вас только мстило за свои обиды. Ничего больше. А каковы его собственные достоинства, которые оно приобрело? В том ли, что оно повинуется мертвому, когда оно не могло терпеть его живого? Обязаны ли мы были по требованию долга уничтожить медные доски с его законами, а разве мы не защищаем его завещания? «Но ведь мы так решили» – скажешь ты? Мы, конечно, сделали это, уступая обстоятельствам, которые в политике имеют весьма большое значение. Но они без меры и неблагодарно злоупотребляют нашей уступчивостью. Впрочем, мы об этом и о многом другом поговорим в ближайшем будущем лично. Кроме того, я хотел бы тебя убедить в том, что мне, как в интересах государства, которое я считаю самым для меня дорогим, так и ради своей любви к тебе, очень близко сердцу твое почетное положение в государстве. Заботься о своем здоровье. Прощай.
4. ПИСЬМО ЦИЦЕРОНА К АТТИКУ
[Att, XIV, 21]
(Путеолы. 11 мая 44 г.)
Только что 11 мая я отправил тебе письмо с письмоносцем Кассия, как пришел мой письмоносец и притом, что невероятно, без письма от тебя. Но я догадался, что ты был в Ланувии , а Эрот спешил доставить мне письмо от Долабеллы, который ответил мне не по поводу моего дела , так как он еще не получил моего письма, а на то письмо, копию которого я послал тебе, причем ответил прекрасно.
Ко мне вскоре, после ухода письмоносца Кассия, приехал Бальб .
О, милостивые боги, ты легко мог бы видеть, как он боится мира! Ты знаешь его сдержанность, однако он сказал о планах Антония, а именно, что он объезжает ветеранов и просит их, чтобы они подтвердили акты Цезаря и поклялись сделать это; чтобы они все имели оружие и чтобы децемвиры ежемесячно инспектировали . Бальб жаловался на недоброжелательность к нему, но вся речь его была такой, что он кажется любит Антония. Что говорить? Никакой искренности в нем нет.
У меня же нет сомнения, что дело идет к войне. Ведь известный подвиг был совершен мужественно, но с наивной целью. Кто же не видит, что наследник тирана остался. Что может быть глупее:
«Бояться этого тирана и не страшиться другого» .
Кроме того, в такое время многое неясно. Разве неаполитанской виллой Понтия не владеет мать тираноубийцы? . Да, мне необходимо чаще читать посланный тебе трактат «Катон Старший» . Вед старость делает меня все раздражительнее. Я на все сержусь. Впрочем, я пожил. Пусть-ка попробуют молодые. Возьми на себя заботу о моих делах и впредь, как ты это делаешь теперь.
Я пишу, или скорее диктую это письмо у Вестория во время десерта. Завтра думаю быть у Гирция, и притом у единственного из пятерых, оставшегося верным . Такого человека я готов привлечь к оптиматам. Остальные бездельники. Из них нет никого, кто бы не боялся мира. Поэтому подумаем о бегстве. Ведь все что угодно лучше, чем война. Передай самый большой привет Аттике. Жду с нетерпением речь Октавия и другое, если что имеется. В особенности же, не собирается ли Долабелла уплатить мне долг? Или он аннулировал его за мой счет?
5. ПИСЬМО ЦИЦЕРОНА К АТТИКУ
[Att., XIV, 22]
(Путеолы. 14 мая 44 г.)
Узнал от Пилии, что 15 мая к тебе отправляются письмоносцы, наскоро тебе пишу. Прежде всего я 17 мая отсюда уезжаю в Арпинскую виллу. Поэтому пиши туда, если что-нибудь будет, хотя я сам в скором времени вернусь. Хочу все-таки прежде, чем приехать в Рим, более прилежно выведать у богов, что мне суждено. Впрочем, со страхом ожидаю, что мои догадки оправдаются. Ведь совершенно ясно, что они намерены предпринять. Вот мой ученик, который сегодня у меня обедает, очень любит того, кого убил Дорогой Брут, и, если хочешь знать, я это понимаю ясно, они боятся мира. Тема же их разговора, которая занимает их и с которой они носятся, та, что убит славнейший муж и что все государство с момента его смерти приведено в смятение, что все сделанное им, – как только перестанем бояться, сойдет на нет; что его снисходительность послужила ему во зло и, что если бы он не проявлял ее, то ничего подобного с ним не случилось бы.
Мне же приходит на ум, если Помпей придет с сильным войском, что вероятно, определенно будет война. Эта мысль тревожит меня. Мне теперь уже не удастся то, что тебе тогда удалось , так как я открыто выражал радость по поводу убийства Цезаря. Кроме того, они говорят, что я не был ему благодарен. Никоим образом, следовательно, не удастся то, что тогда и тебе и многим другим удалось. Что же прикажете мне явиться лично и пойти в лагерь? Тысячу раз лучше мне умереть, в особенности в таком возрасте. Итак, Мартовские Иды не столь утешают меня, как прежде. Они таят в себе большую ошибку, если знаменитые юноши
«Не искупят презрения своей страны благородным подвигом».
Однако, если ты надеешься на что-нибудь лучшее, так как ты и больше меня осведомлен и принимаешь участие в собраниях, то я хочу, чтобы ты мне об этом написал и вместе с тем, обдумал, что я должен предпринять в отношении благовидного отъезда. Правда, мне многие советуют при таких обстоятельствах не присутствовать в сенате 1 июня. Говорят, к этому дню тайно собирают солдат и, конечно, против тех, кто будет в большей безопасности где угодно, только не в сенате.
6. ПИСЬМО М. БРУТА И КАССИЯ к М. АНТОНИЮ
[Fain., XI, 2]
(Ланувий. Конец мая 44 г.)
Если бы мы не были уверены в твоей честности и благосклонности к нам, мы бы не писали тебе этого письма, которое, при указанном настроении, ты, конечно, примешь благожелательно. Нам сообщают, что в Риме уже собралось большое количество ветеранов и ожидается гораздо больше к июньским календам. Если бы мы сомневались относительно тебя, или боялись тебя, мы были бы не похожи на самих себя. Но, поскольку мы сами отдались в твою власть и под влиянием твоего совета распустили из муниципий сочувствующих нам, и сделали это не только официальным распоряжением, но даже частным письмом, то мы достойны быть участниками твоих планов, в особенности в там деле, которое касается нас самих. Поэтому мы просим тебя сообщить нам о твоем намерении в отношении нас. Можем ли мы надеяться быть в безопасности среди такого множества ветеранов, которые, как мы слышали, замышляют даже восстановить жертвенник , к чему едва ли отнесутся с одобрением те, кто желает, чтобы мы были невредимы и пользовались уважением. Действительность доказала, что мы с самого начала стремились к миру и ничего не желали, кроме общей свободы. Нас никто не может обмануть, кроме тебя, что определенно чуждо и твоей доблести и твоей чести, и никто другой не имеет возможности одурачить нас, поскольку мы только тебе одному доверяем и будем доверять.
Наши друзья очень боятся за нac, и хотя им твоя честность известна , однако на ум приходит другое, а именно, что кто-нибудь легко может направить эту массу ветеранов куда угодно, и ты не сможешь их удержать. На все эти вопросы просим тебя ответить, так как имеется легкомысленный и даже вздорный слух, что будто бы ветераны вызваны в связи с твоим намерением поднять вопрос в июне месяце в защиту их интересов. Думаешь, ли ты, что кто-нибудь будет тебе помехой, поскольку в отношении нac известно, что мы будем нейтральны? Никто не должен думать, что мы лично слишком дорожим жизнью. Ведь с нами ничего не может случиться без гибели и расстройства во всех государственных делах.
7. ПИСЬМО ЦИЦЕРОНА К АТТИКУ
(Alt., XV, 11)
(Анций. 8 июня 44 г.)
Цицерон шлет привет Аттику.
Я приехал в Акций 8 июня. Брут был рад моему приезду. Затем в присутствии многих, а именно: Сервилии, Тертуллы, Порции, я тщательно изложил, каков мой план. Присутствовал также Фавоний . Я, поскольку обдумал это в дороге, советовал Бруту взять на себя поручение по закупке хлеба в Азии. Ничего уже не остается, о чем бы мы могли думать, кроме как о своем спасении. В этом даже заинтересовано само государство. Когда я начал эту речь, вошел Кассий. Я повторил то же самое. В этот самый момент Кассий, разумеется, с решительным видом, ты бы сказал сам Марс его вдохновляет, заявил, что он в Сицилию не поедет. «Таков ли я, – говорит, – чтобы принять бесчестие за благодеяние». – «Что же ты думаешь делать?» – спросил я. – «Поеду в Ахайю». – «Что ты думаешь, Брут?» – «Я поеду в Рим, если тебе угодно». – «Мне меньше всего, ведь тебе грозит опасность», – сказал я, – «Ну, а если бы я мог быть в безопасности, хотел бы ты, чтобы я поехал?» – «Одно хочу, чтобы ты ни теперь, ни по окончании претуры не ехал в провинцию, но не советую доверяться Риму». Я ему сказал о том, о чем ты, конечно, догадываешься, почему он не будет в безопасности в Риме.
Затем, в продолжительной беседе мы скорбели и, конечно, главным образом Кассий, о потерянных возможностях и сурово обвиняли Децима. Я оказал, что бесполезно пенять на прошлое, однако соглашался. Когда я начал говорить о том, что необходимо делать, впрочем, ничего на самом деле нового, но то, о чем ежедневно говорят все, я однако не касался того пункта, что надо будет убить еще другого, но когда указал на то, что необходимо было созвать сенат, еще сильнее подстрекнуть возбуждение народа и взять управление государством в свои руки, твоя приятельница воскликнула: «Я, однако, никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь об этом говорил». Я прервал ее. Но мне показалось, что и Кассий намеревается уехать. Ведь Сервилия обещала постараться задержать постановление сената в связи с поручением по заготовке хлеба. Тогда Брут быстро отказался от своего беспочвенного замечания, которое он сделал, когда заявил, что он хочет быть в Риме. Следовательно, он решил, чтобы игры происходили от его имени в его отсутствие. Мне кажется, что я также готов уехать из Акция в Азию.
Короче, ничто меня в этой поездке не радует, кроме моего сознания в выполнении долга перед моими друзьями. На самом деле нельзя допускать, чтобы он удалился из Италии, не посоветовавшись со мной. Если исключить проявление любви и долга, то мне следовало самому себе сказать:
«О, мудрец, какая польза от твоей поездки сюда» .
Одним словом, я нашел корабль расшатанным или, скорее, распадающимся на части. Ничего не делают по плану, ничего сообразно с разумом, ничего как следует. Итак, хотя я и прежде конечно не сомневался, однако, теперь еще меньше сомневаюсь, что надо поспешно удалиться отсюда и как можно скорее туда:
«Где не услышу ни о делах, ни о славе Пелопидов» .
Но, послушай, ты, может быть, не знаешь, что Делабелла 2 июня назначил меня своим послом. Об этом мне было сообщено вчера вечером. Вотивное посольство тебе ведь не нравилось. И на самом деле абсурдно, после того как государство пало, выполнять те обещания, которые я давал за поддержку республики, тем более что свободное посольство имеет по закону Юлия ограниченные сроки, и этот срок нелегко может быть продлен. Я очень желаю такого рода посольства, чтобы, когда хочешь, можно было приезжать в Рим и уезжать. Это теперь мне дано. Действительно приятна возможность такого права, связанного со сроком на пять лет. Хотя стоит ли думать о пятилетии? Мне кажется, дело идет к кризису. Однако отбросим предсказания.
Пер. и прим. Н. И. Скаткина.
№ 57. МУТИНСКАЯ ВОЙНА
(Аппиан, Гражданские войны, III, 67-69)
Поспешно пройдя за ночь ущелье, Карсулей и Панса на рассвете вступили вместе с одними только когортами Марсова легиона и пятью другими на искусственно проложенную дорогу, еще свободную от врагов и стали оглядывать находившееся по обе стороны болото. Камыши были в движении, и это вызывало подозрения; потом здесь и там засверкали то щит, то шлем и внезапно появилась прямо перед ними преторианская когорта Антония. Солдаты Марсова легиона, окруженные со всех сторон, не имея возможности никуда податься, велели вновь набранным, если они им попадались, не вступать вместе с ними в трудный бой, чтобы по неопытности не внести беспорядка в их ряды. Преторианской когорте Антония они противопоставили преторианскую когорту Цезаря. Сами же, разделившись на две части, вошли в оба болота: одну часть возглавлял Панса, другую Карсулей. Так как было два болота, то было и два сражения, разделенные между собой дорогой, так что одни не знали, что происходит у других; на самой же дороге преторианские когорты вели еще одно сражение сами по себе. Солдаты Антония хотели наказать солдат Марсова легиона за переход к врагу, как изменников по отношению к ним, солдаты же Марсова легиона хотели наказать тех за равнодушие к убитым в Брундизии. Сознавая, что они являются самыми сильными частями в войске как Антония, так и Цезаря, они надеялись, что именно в этом бою они решат исход войны. Одним, бывшим в составе двух легионов, было стыдно потерпеть поражение от одного легиона врага, других воодушевляло честолюбие победить в составе одного легиона два легиона противника.
Так они бросились друг на друга разъяренные, усердствуя не столько ради полководцев, сколько ради самих себя, считая этот бой своим личным делом. Наученные опытом, они не кричали, так как не рассчитывали напугать друг друга; никто у них не издавал ни звука в пылу боя, ни при победе, ни при поражении. Так как они сражались на болоте и на рытвинах, они не могли ни обходить противника, ни бежать, они стояли друг против друга, как вкопанные. Ни те, ни другие не могли напирать на противника, они поражали друг друга мечами как в поединке борьбы. Не было ни одного напрасного удара, но много было ранений и убийств и только стоны вместо крика. Кто падал, того сейчас же уносили и другой становился на его место. Не требовалось ни увещеваний, ни приказаний; каждый руководствовался своим большим опытом. Когда воины уставали, они, как на состязаниях, расходились для небольшой передышки, потом снова сходились. Только что вступившие в строй новобранцы были поражены, видя такую доблесть при соблюдении полного порядка и в полной тишине. В то время, как все так сражались с нечеловеческими усилиями, преторианская когорта Цезаря была полностью уничтожена. Та часть Марсова легиона, которой командовал Карсулей, брала верх над противником, отступавшим понемногу, но без позорного бегства; те же, что были под командой Пансы, были тоже в тяжелом положении. Те и другие держались одинаково стойко, пока Панса не был ранен копьем в бок и отвезен в Бононию. Тогда его люди подались назад, сначала шаг за тагом, потом, повернувшись, двинулись скорее, как бы обратившись в бегство. Новобранцы, увидя это, тоже побежали в беспорядке до укрепления, которое возвел для них квестор Ториват, пока еще продолжалась битва, предполагая, что оно пригодится. Новобранцы в беспорядке столпились около этого укрепления, хотя были такими же италийцами, как и солдаты Марсова легиона – столько выучки дает преимущество в делах доблести даже среди людей одного племени. Солдаты Марсова легиона не вошли за вал, боясь позора, но стали перед ним, хотя они были крайне утомлены, они все же пылали желанием сразиться до победного конца, если бы только к ним подошел Антоний, но он воздержался от столкновения с Марсовым легионом, считая это дело слишком трудным; он напал на новобранцев и произвел среди них большую резню.
Пер. В. С. Соколова
№ 58. ВТОРОЙ ТРИУМВИРАТ
(Аппиан, Гражданские войны, IV, 2-3)
Цезарь и Атоний с целью сменить вражду на дружбу сошлись вместе вблизи города Мутины на островке, небольшом и плоском, находящемся ва реке Лавинии; каждый из них имел при себе по пяти легионов. Расположив их друг против друга, они направились каждый в сопровождении трехсот человек к мосту через реку. Лепил , пройдя вперед, осмотрел островок и сделал знак плащом, чтобы одновременно итти и тому и другому. Они оставили стоять на мостах со своими друзьями триста человек, которых они привели с собой, двинулись к середине островка на обозримое со всех сторон место, и все трое сели, причем Цезарь в силу своего звания занял место посередине. В продолжение двух дней, с утра до вечера совещаясь между собою, они постановили следующее. Цезарь должен сложить с себя консульское звание, а Вентидий на остающуюся часть года принять его; учредить новую магистратуру, равную по значению консульской должности, для приведения в порядок государства после гражданских войн; эту должность предоставить Лепиду, Антонию и Цезарю в течение пяти лет. Решено было таким путем обойти титул диктатора, быть может, из-за предложения, внесенного Антонием, которым запрещалось на будущее время учреждение диктатуры. Тотчас же они должны были назначить ежегодно сменяющихся городских магистратов на ближайшие пять лет. Управление провинциями должно было быть поделено так, что Антоний получал всю Галлию, исключая область, прилегающую к Пиренейским горам и называемую Старой Галлией, Лепид – эту последнюю и в придачу Испанию, Цезарь – Африку, Сардинию, Сицилию с остальными прилегающими островами.
Так разделили между собой власть над римлянами эти трое мужей, отложив вопрос о провинциях, расположенных по ту сторону Ионийского моря, потому что Брут и Кассий еще владели ими. Решено было, что Антоний и Цезарь поведут войну с Кассием и Брутом, тогда как Лепид должен стать консулом ва следующий год и оставаться в Риме для ведения дел в нем, управлять же Испанией должен через посредство наместников. Из войска Лепида три легиона должны были остаться у него для охраны Рима, а семь легионов разделить между собою Цеварь и Антоний: три из тих взять Цеварю, а четыре – Антонию, так чтобы каждый из них мог повести в поход 20 легионов. Они должны были уже теперь обнадежить войско наградами за победу, причем, помимо других подарков, предоставить им 18 италийских городов для поселения; эти города, отличающиеся богатством, плодородием почвы и красотой зданий, они намерены были вместе с землею и домами равделить между войском, как если бы эти города были завоеваны ими в неприятельской стране. Среди этих городов самые известные были Капуя, Регий, Венузия, Беневент, Нуцерия, Аримин, Гиппоний. Так лучшая часть Италии предназначалась для войска. Решено было также расправиться со своими личными врагами, чтобы они не мешали им в осуществлении их планов и во время ведения ими дальнего похода. Все эти постановления были записаны, и Цезарь, как консул, прочитал их войскам всё, за исключением лишь проскрипционных списков. Солдаты, выслушав все это, запели военную песню и поздравляли друг друга с состоявшимся примирением.
Пер. Е. Г. Кагарова.
№ 59. ПРОСКРИПЦИИ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЦЕЗАРЯ
(Алпиан, Гражданские войны, IV, 8, 11, 22, 35)
Проскрипции формулированы были так: «Марк Лепид, Марк Антоний и Октавий Цезарь, избранные для устройства и приведения в порядок государства, постановляют следующее: если бы негодные люди, несмотря на оказанное им по их просьбе сострадание, не оказались вероломными и не стали врагами, а потом и заговорщиками против своих благодетелей, не убили Гая Цезаря, который, победив их оружием, пощадил по своей сострадательности и, сделав своими друзьями, осыпал всех почетными должностями и подарками, и мы не вынуждены были бы поступить столь сурово с теми, кто оскорбил нас и объявил врагами государства. Ныне же, усматривая из их заговоров против нас и из судьбы, постигшей Гая Цезаря, что низость их не может быть укрощена гуманностью, мы предпочитаем опередить врагов, чем самим погибнуть. Да не сочтет кто-либо этого акта несправедливым, жестоким или чрезмерным, пусть он примет во внимание, что испытал Гай Цезарь и мы сами. Ведь они умертвили Цезаря, бывшего императорам, верховным понтификом, покорившего и сокрушившего наиболее страшные для римлян народы, первого из людей, проникшего за Геркулесовы столпы в недоступное дотоле море и открывшего для римлян неведомую землю, умертвили среди священного места во время заседания сената, на глазах у богов, нанеся ему 23 раны; это те самые люди, которые, будучи захвачены им по праву войны, были пощажены им , а некоторые даже назначены в завещании наследниками его состояния . Остальных же, вместо того, чтобы наказать их за такое преступление, поставили запятнанных кровью на должности и отправили управлять провинциями . Пользуясь этим, они расхитили государственные деньги, а теперь собирают на эти средства армию против нас, требуют других войск еще от варваров, постоянных врагов римского могущества. Из городов, подчиненных римскому народу, одни, ввиду оказанного ими неповиновения, они предали огню, сравняли с землей или разрушили, другие же города, терроризованные ими, они восстанавливают против отечества и против нас.
Некоторых из них мы уже казнили, остальные, вы скоро это увидите, понесут, с помощью божества, кару. Но хотя важнейшие дела в Испании, Галлии и в Италии уже выполнены нами или находятся на пути к разрешению, все-таки еще остается одно дело – поход против находящихся по ту сторону моря убийц Цезаря. Если мы хотим вести эту внешнюю войну для вашего блага, то нам кажется, ни вы, ни мы не будем в безопасности, оставив в тылу прочих врагов, которые иападут во время вашего отсутствия и будут выжидать удобного случая при всех превратностях войны. С другой стороны, лучше не медлить с ними в таком спешном деле, но уничтожить их всех немедленно, коль скоро они начали против нас войну еще тогда, когда постановили считать нас и наши войска врагами.
И они готовы были погубить столько тысяч граждан вместе с нами, невзирая ни на возмездие богов, ни на ненависть людей. Никаких страданий народные массы не испытают от вас, и мы не станем выделять в качестве врагов всех тех, кто разошелся с нами или злоумышлял против нас, или кто выдается своим чрезмерным богатством, влиянием, и не в таком количестве пострадают они, в каком другой диктатор, бывший до нас, умертвил, он, который также восстанавливал государство среди гражданской войны и которого вы за его деяния назвали Счастливым ; правда, неизбежно, чтобы у троих было врагов больше, чем у одного. Мы будем карать только самых закоренелых и самых виновных. И это столько же в ваших интересах, сколько лично в наших. Неизбежно, что во время нашей борьбы вы все, находясь между враждующими сторонами, будете сильно страдать. Необходимо далее, чтобы и армия, оскорбленная и раздраженная, объявленная нашими общими противниками вражеской, получила некоторое удовлетворение. И хотя -мы могли приказать схватить тех, о которых это было решено немедленно, мы предпочитаем предварительно опубликовать их список, чем захватить их врасплох. И это опять-таки в ваших интересах; чтобы не было возможности разъяренным солдатам неистовствовать по отношению к невиновным, но чтобы солдаты, имея в руках списки проверенных по числу и названных по именам лиц, воздерживались, согласно приказанию, от насилия по отношению ко всем остальным…
Итак, в добрый час. Никто не должен давать приют у себя, скрывать, отправлять в другое место или давать себя подкупать деньгами; всякого, кто будет изобличен в том, что он спас или оказал помощь, или только знал об этом, мы, не принимая во внимание никаких отговорок и просьб о прощении, включаем в проскрипционные списки. Головы убитых пусть приносят к нам за вознаграждение в 25 000 аттических драхм за каждую, если приносящий свободнорожденный, если же раб, то получит свободу, 10000 аттических драхм и гражданские права своего господина. Те же награды назначаются и доносчикам. Никто из получающих награды не будет вноситься в ваши записи, и имя его останется неизвестным».
Таково было проскрипционное объявление триумвиров, если перевести его с латинского языка на греческий …
Два брата, по имени Лигарии, совместно приговоренные к смерти, скрывались под печкой, пока рабы их не открыли и один из них был тотчас же умерщвлен, а другой убежал; узнав о гибели брата, он бросился с моста в воду. Когда рыбаки вытащили его, думая, что он не нарочно бросился, а случайно упал в воду, он долго сопротивлялся и порывался снова итти к реке. Но так как рыбаки одержали верх над ним, он, стараясь избавиться от них, сказал: «Вы не меня спасаете, а самих себя губите вместе со мною, помещенным в списке». Однако рыбаки из жалости к нему и теперь старались его спасти, пока какие-то солдаты, охранявшие мост, заметили это, прибежали и отрубили ему голову. Из двух других братьев один бросился в реку; раб искал его труп в течение пяти дней; найдя и увидев, что его можно еще признать по чертам лица, отрубил его голову ради награды. Второго брата, скрывавшегося в яме с навозом, выдал другой раб; убийцы, брезгуя войти в яму, копьями стали колоть его и выгнали из ямы, отсекли голову, как он был, даже не обмыв ее. Еще один человек, в тот момент, когда брат его был задержан, подбежав и не зная, что сам он осужден вместе с ним, сказал: «Убейте меня раньше него». На зто центурион, имевший при себе точный список, заметил: «Ты требуешь справедливого; ведь ты помещен ранее его». С этими словами, он, согласно предписанному порядку, умертвил обоих, одного за другим. Таковы примеры поведения братьев.
Таковы были напасти, выпавшие на долю римлян из-за распоряжений триумвиров. Войско, которое теперь делало, что хотело, поступало еще хуже. Так как триумвиры находили в своей деятельности поддержку лишь в солдатах, то последние требовали у них дома осужденных, их земли, их виллы или целые имения; другие настаивали на усыновлении их выдающимися лицами; третьи действовали на свой страх и риск, убивая непроскрибированных и грабя дома невиновных. В конце концов триумвиры даже предписали одному из консулов положить предел происходящим правонарушениям. Но тот, боясь затронуть солдат, чтобы не вооружить их против себя, арестовал и распял несколько рабов, которые, одетые солдатами, совершали вместе с ними беззакония.
Пер. Е. Г. Кагарова.
№ 60. БОРЬБА С СЕКСТОМ ПОМПЕЕМ
(Аппиан, Гражданские войны, IV, 83; V, 67)
Дела Помпея были в таком положении. Будучи младшим из сыновей Помпея Великого, Секст Помпей вначале испытывал пренебрежительное отношение со стороны Гая Цезаря в Испании, как неспособный совершить что-либо большее по своей молодости и неопытности. Секст Помпей с небольшой кучкой людей разъезжал по океану, занимаясь разбоем и скрывая, что он Помпей. Когда к нему присоединилось для разбоя больше народа н уже образовалась значительная шайка, он открылся, что он Помпей. И тотчас все бродившие без дела и служившие раньше солдатами его отца или брата стали сбегаться к нему, как к своему вождю. Арабион также прибыл к нему из Африки, будучи, как я упоминал выше, лишен отцовского наследия. После того, как у Помпея собралась таким образом масса людей, дело дошло уже до более важных предприятий, чем морской разбой, и имя Помпея стало популярным по всей Испании, наиболее обширной из провинций, тем более что он объезжал ее быстро, появляясь то здесь, то там, но избегая встречи с правителями провинций, назначенными Гаем Цезарем. Гай Цезарь, узнав об этом, послал Каррину с большим войском, чтобы уничтожить Помпея. Последний, обладая более подвижными военными силами, истощал противника, то внезапно появляясь, то исчезая, и успел завладеть уже некоторыми как мелкими, так и более крупными городами.
Между тем Рим страдал от голода, так как купцов с Востока удерживал страх перед Помпеем и Сицилией, с Запада – то обстоятельство, что Сардиния и Корсика были также в руках Помпея, ив Африки хлеб не приходил, так как те же враги господствовали на обоих морских берегах. Цены на все продукты в Риме поднялись, и так как причину бедствия видели во вражде между вождями, то их бранили и требовали примирения с Помпеем. Так как Цезарь и теперь не сдавался, Антоний настаивал, чтобы он поспешил начать войну ради устранения голода. Вследствие того что средств на это у Цезаря не было, он издал приказ, чтобы все владеющие рабами, внесли за каждого половину тех 25 драхм, которые постановлено было взыскать на войну с Кассием и Брутом, а также чтобы известную долю вносили и все те, кто получал наследство. Приказ этот встречен был взрывом негодования в народе, сердившимся на то, что после того как истощена общественная казна, ограблены провинции, обременили и Италию поборами, податями, конфискациями, и все зто не на ведение внешних войн и не на расширение пределов государства, а на личную вражду из-за власти, откуда и пошли проскрипции, убийства, общий голод, а теперь хотят лишить и последних средств. Собравшаяся толпа подняла шум, бросала камнями в тех, кто не хотел к ней присоединиться, грозила разграбить и сжечь их дома, и это продолжалось до тех пор, пока все множество народа не пришло в возбуждение.
Пер. Е. Г. Кагарова.

№ 61. СОГЛАШЕНИЕ С СЕКСТОМ ПОМПЕЕМ
(Аппиан, Гражданские войны, V, 72)
По уговорам матери Помпея Муции и его жены Юлии, все трое сошлись снова на омываемом со всех сторон морем моле Дикеархии, в окружении сторожевых судов, и пришли к соглашению на следующих условиях: война прекращается на суше и на море; торговля беспрепятственно производится повсеместно . Помпей выводит гарнизоны, какие у него были в Италии, не принимает более беглых рабов, его суда не пристают к берегам Италии; в его власти остаются Сардиния, Сицилия, Корсика и другие острова, какими от в то время владел, на тех же основаниях, на каких Антоний и Цезарь владеют остальными провинциями, Помпей высылает римлянам хлеб, который издавна эти области должны были доставлять; он получает также Пелопоннес; в свое отсутствие он мог выполнять консульские обязанности через любого из своих друзей; его имя вносится в списки верховных жрецов. Таковы были условия, касавшиеся самого Помпея. Именитым изгнанникам обеспечивалось возвращение на родину, за исключением осужденных народным голосованием и приговором суда за убийство Цезаря. Лицам, бежавшим из страха и потерявшим свое имущество насильственно, все возвращается в целости, за исключением движимостей, осужденным выдается четвертая часть. Сражавшиеся на стороне Помпея рабы признаются свободными, свободные же, с прекращением военной службы, получают те же награды, что и солдаты Цезаря и Антония.
Пер. А. И. Тюменева.
№ 62. ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ГОРАЦИЯ
(Ода, 1, 14; эподы, XVI, XIV)
Квинт Гораций Флакк – римский поэт, родился в 65 г. до н.э. в италийском городе Венусии и происходил из сравнительно небогатой семьи, отец его был вольноотпущенником. Он дал сыну хорошее образование; молодой Гораций учился у лучших философов и риторов Рима и Афин. В гражданских войнах конца республики он принимал участие на стороне антицезарианской партии. Разделив неудачу Кассия и Брута в битве при Филиппах, Гораций вернулся в Рим и отошел от политической борьбы. Его произведения этого времени полны призывов к установлению мира, к прекращению гражданских войн. Воспевание Pax Romana (римский мир) в произведениях Горация привлекло к нему внимание Августа, который этот лозунг сделал официальным в своей политике. Со времен правления Августа Гораций становится идеологом правящего класса. Все произведения его – эподы, оды, сатиры, послания – написаны на тему конкретных событий дня, актуальность придает им особую значимость. В них мы находим отклики поэта на битву при Акции, на проскрипции и другие события, предшествовавшие установлению империи.
Основная мысль Горация в произведениях, написанных в эпоху Августа – восхваление существующего политического устройства и того всеобщего мира, который сменил, по мнению Горация, смутные времена гражданских войн.
Неустойчивость мировоззрения Горация, его приспособляемость дали основание Энгельсу назвать его в политическом отношении прохвостом, ползавшим на брюхе перед Августом (Ф. Энгельс, Письмо К. Марксу 21 декабря 1866 г. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 390).
К РИМСКОМУ ГОСУДАРСТВУ
О, корабль, отнесут в море опять тебя
Волны. Что ты? Постой! Якорь брось в гавани!
Неужели ты не видишь,
Что твой борт потерял уже
Весла, бурей твоя мачта надломлена,
Снасти жутко трещат, скрепы все сорваны
И едва уже днище
Может выдержать властную
Силу волн. У тебя нет уж ни паруса,
Ни бортов на корме, в бедах прибежища
Хоть сосною понтийской ,
Леса знатного дочерью,
Ты как матерью горд, – род не при чем уж твой:
На твой борт расписной можно ль надеяться
Моряку? Ведь ты будешь
Только ветра игралищем.
О недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
Не пускайся ты в море,
Что шумит меж Цикладами !
Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского.
К РИМСКОМУ НАРОДУ
Два уж томятся у нас поколенья гражданской войною,
И Рим своей же силой разрушается, —
Рим, что сгубить не могли ни марсов соседнее племя,
Ни рать Порсены грозного этрусская ,
Ни соревнующий дух капуанцев, ни ярость Спартака,
Ни аллоброги, в пору смут восставшие .
Рим, что сумел устоять пред германцев ордой синеокой,
Пред Ганнибалом, в дедах ужас вызвавшим,
Ныне загубит наш род, заклятый братскою кровью, —
Отдаст он землю снова зверю дикому!
Варвар, увы, победит нас и, звоном копыт огласивши
Наш Рим, над прахом предков надругается;
Кости Квирина , что не знали ни ветра, ни солнца,
О, ужас, – будут дерзостно разметаны…
Иль, может быть, вы все, иль лучшие, ждете лишь слов
О том, что можно прекратить страдания?
Слушайте ж мудрый совет: подобно тому, как фокейцы
Проклявши город, всем народом кинули
Отчие нивы, дома, безжалостно храмы забросив,
Чтоб в них селились вепри, волки лютые, —
Также бегите и вы, куда б ни несли ваши ноги,
Куда бы ветры вас ни гнали по морю!
Это ли вам по душе? Иль кто надоумит иначе?
К чему же медлить? В добрый час, отчаливай!
Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского.
К РИМЛЯНАМ
Куда, куда вы валите, преступники,
Мечи в бездумьи выхватив?
Неужли мало и полей, и волн морских
Залито кровью римскою —
Не для того, чтоб Карфагена жадного
Сожгли твердыню римляне —
Не для того, чтобы британец сломленный
Прошел по Риму скованным,
А для того, чтобы парфянам наруку,
Наш Рим погиб от рук своих?
Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,
Враждуя лишь с другим зверьем!
Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?
Иль чей-то грех? Ответствуйте!
Молчат… И лишь все бледнеют мертвенно,
Умы в оцепенении…
Да, римлян гонит лишь судьба жестокая
За тот братоубийства день,
Когда лилась кровь Рема неповинного,
Кровь правнуков заклявшая .
Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского.
№ 63. НАДПИСЬ СЕЛЕВКА РОЗОССКОГО
Надпись Селевка Розосского имеет большое значение для изучения истории гражданских войн конца республики. Она была найдена и опубликована в 1934 г. французским ученым П. Русселем. Этот документ, состоящий из 4-х писем, полнее, чем все имеющиеся у нас эпиграфические источники, раскрывает конкретное содержание прав римского гражданства, которые так щедро раздавались в эпоху гражданских войн. С помощью этих привилегий римские политические деятели той эпохи старались привлечь на свою сторону широкие круги провинциального населения.
I. «Год… месяца Аппелая . Император Цезарь, сын божественного Юлия, император в четвертый раз, назначенный консулом во второй и третий раз , приветствует архонтов, совет и народ священного, неприкосновенного и автономного города Розоса. Я и мое войско пребываем в здравии. Ниже написанное взято со стеллы, которая находится на Капитолии в Риме. Это должно быть помещено в вашем общественном архиве. Копию пошлите в Тарс совету и народу, в Антиохию совету и народу… [пропуск] чтобы была поставлена. Прощайте».
II. «Цезарь, император, триумвир по устройству государства. По закону Мунация и Эмилия даны(?) права римского гражданства и льготы по налогам со всех имуществ в следующих выражениях:
Поскольку Селевк, сын Феодота, розосец, сражался вместе с нами и под нашим командованием… из-за нас испытывал несчастия и подвергался опасностям, ничего не щадя для преодоления трудностей, показал всю преданность и верность государству, соединил собственные интересы с нашим благополучием, претерпевал ущерб ради государства и народа римского, как при нас, так и в нашем отсутствии, приносил нам пользу.
§ 1. Ему и родителям его, детям, родившимся от него, жене, живущей с ним,… даем гражданство и освобождение от всех налогов сообразно тому, как распространяется это на тех, кто пользуется полными правами гражданства и освобождением от налогов; да будут они освобождены от военной службы и от городских литургий.
§ 2. Сам вышепоименованный, его родители, дети, рожденные от него, пусть будут приписаны к трибе Корнелиев, и пусть там он подает голос и… да будет. И если пожелает пройти ценз… пожелает быть в Италии…
§ 3. Поскольку вышеозначенный, как и жена, и родители, и дети, рожденные от него, до получения прав римского гражданства был свободен от податей и повинностей… и, став римским гражданином, свободным от повинностей, если по закону пожелает пользоваться, да будет ему позволено; жреческие же обязанности… почести, привилегии…, какие он имел ранее, пусть пользуется [ими] согласно полным правам и на основании всех преимуществ.
§ 4. Никто из сборщиков налогов или прокураторов… на постой или зимовку.
§ 5. Азию и Европу… ему самому, детям его, жене его.
§ 6. ..брак… закону Атилия и закону Юлия.
§ 7. …ему в города или области Азии и Европы… если он привозит или вывозит ради своей пользы из города или из области… если он из города или из области вывозит ради своей пользы принадлежащее ему поголовье… ни один город, ни один откупщик налогов не должен со всех этих предметов взимать с Селевка пошлину.
§ 8. [Если кто-нибудь] захочет их обвинить… вызвать в суд, возбудить иск, добиться решения, во всех этих случаях, если они хотят судиться у себя дома по собственным законам или в свободных городах, или у наших магистратов и промагистратов, выбор их… чтобы никто иначе, как здесь написано, не судил бы и не выносил бы решений. Если же приговор по делам против них будет в противоречии с этим, да будет он недействителен.
§ 9. Если кто-нибудь захочет выступить с обвинением вышепоименованного, родителей, жены, детей и потомков, предъявив обвинение, грозящее по предварительному установлению смертною казнью,… пусть имеют право принять участие в посольстве к нашему сенату, нашим магистратам и промагистратам… посылать посольства ради своих интересов. Всякий же город, всякий магистрат, если он не выполнит этого или будет действовать вопреки этому, или будет знать о противоречащем этому, или возьмет залог против него, или недобросовестными поступками воспрепятствует тому, чтобы вышепоименованные пользовались установленными привилегиями, обязан заплатить штраф в сто тысяч сестерций в пользу народа римского. Деньги же надлежит взимать или в провинциях нашим магистратам и промагистратам, или же сделать это в Риме… Если [осужденный] дает надежное поручительство в этой сумме, таковое пусть принимается. Ради исполнения вышесказанного пусть позаботятся и примут меры наши магистраты и промагистраты, наблюдающие ва исполнением».
III. «Года… месяца Дистра 15, император Цезарь, сын божественного, император в шестой раз, консул в третий раз, избранный консулом в четвертый раз , приветствует архонтов, совет и народ священного, свободного и пользующегося правом убежища города Розоса. Если вы здравствуете, это хорошо, сам я с войском пребываю в здравии. Послы, направленные к нам: Селевк, мой наварх, Гер, Калли…, Сим и …ер, Симмах, мужи добрые от народа доброго, дружественного и союзного прибыли ко мне в Эфес и вели беседу по тем вопросам, по жаким было им поручено. Я оказал хороший прием этим людям, найдя их мужами достойными, любящими родину, и принял от иих почести, а также венок. Постараюсь, когда прибуду в ваши края, сделать вам добро и сохранить вместе с тем привилегии вашего города. Сделаю это я охотно ради наварха Селевка, сражавшегося со мной в течение всего времени войны, во всем отличившегося и всегда дававшего подтверждение своей преданности и верности, который не упускал ни одного случая, прося за вас, проявляя усердие и готовность при защите ваших интересов. Прощайте».
IV. «Года… месяца Апеллая девятого числа. Император Цезарь, сын божественного, император, в третий раз, консул в четвертый раз приветствует архонтов, совет и народ священного и пользующегося убежищем города Розоса. Если вы здравствуете, хорошо, а сам я с войском пребываю в здравии. Селевк, ваш согражданин и мой наварх, сражался за меня во всех войнах и показал многие примеры преданности, верности и мужества, и, как сражавшийся за нас и отличившийся, он удостоен был пожалованием таких привилегий, как освобождение от налогов и права гражданства. Его я и ставлю вам в пример, ибо такие-то люди проявляют усердие вследствие благожелательности к своей родине. Я охотно сделаю вам все, что в моих силах, ради Селевка, без боязни посылайте ко мне смело с просьбами обо всем, о чем вы думаете. Прощайте».
Пер. и прим. Н. А. Машкина.

Гражданские войны 1 век до н. э.

Рубрики

Последние поступления

Ссылки