Превращение Рима в сильнейшее государство Средиземноморья
ХРЕСТОМАТИЯ ПО ИСТОРИИ ДРЕВНЕГО МИРА
ТОМ 3. ДРЕВНИЙ РИМ
ПРЕВРАЩЕНИЕ РИМА В СИЛЬНЕЙШЕЕ ГОСУДАРСТВО СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ
Изучению пунических войн нужно предпослать характеристику социально-экономического положения Карфагена, колонии Тира на северном берегу Африки. Легенду об основании Карфагена сообщает нам Юстин [док. № 11].
Основу экономики Карфагена составляла посредническая торговля и сильно развитое сельское хозяйство, в котором широко применялся труд рабов. Важен также вопрос о политическом строе Карфагена, где господствовала олигархия [совет 30], а народное собрание не играло никакой роли в решении тех или иных вопросов – и в первую очередь в вопросах ведения войны и заключения мира.
Карфаген начинает играть все большую и большую роль в торговле Средиземноморья. Античные авторы сообщают нам сведения о взаимоотношениях Карфагена с Римом, начиная с эпохи ранней республики и о договорах, которые заключались между этими двумя государствами. Например, Полибий говорит о первоначальном разграничении сфер влияния Карфагена и Рима (док. № 12).
Разделение это, по Полибию, было следующим: влияние Карфагена распространялось на Сардинию, Ливию и юго-западную часть Сицилии, а римлян – на Италию (главным образом – Лациум) и остальную часть Сицилии. Подробно излагаются у Полибия последующие договоры этих двух держав (док. № 12).
Излагая историю пунических войн, надо исходить из указания В. И. Ленина, говорившего, что «Империалистские войны тоже бывали и на почве рабства (война Рима с Карфагеном была с обеих сторон империалистской войной)…» (В. И. Ленин, Соч., т. 26, стр. 135).
Нужно особо остановиться на причинах, приведших к столкновению двух сильнейших держав Средиземноморья. Выясняя роль Сицилии во взаимоотношениях Рима с Карфагеном, следует основываться на данных Полибия (док. № 13).
При изложении хода военных действий надо выделить узловые моменты борьбы Рима с Карфагеном. Важно выяснить также внутриполитические последствия первой пунической войны для обеих воюющих сторон: в Карфагене имело место восстание наемников, воевавших против Рима и не получивших денег за свою службу. К ним присоединилось значительное количество рабов (во главе с рабом Матоном). Восстание это тянулось три года и представляло серьезную угрозу для Карфагена. Об этих событиях подробно рассказывается у Полибия (док. № 17). В Риме после первой пунической войны также обострились социальные движения, так, например, была проведена реформа центуриатных комиций.
При изложении основных событий второй пунической войны нужно остановиться на завоеваниях Карфагена в Испании и захвате союзного Риму города Сагунта, что послужило поводом ко второй пунической войне.
Относительно тактики Фабия Максима, командовавшего римскими войсками во второй пунической войне, подробное указание мы находим у Тита Ливия (док. № 19). Ливии отмечает, что позиция Фабия Максима, прозванного Кунктатором (Медлителем), осуждалась в Риме и что более оппозиционные круги обвиняли его даже в измене родине. Наряду с этим античный автор высказывает и другую точку зрения, которую, видимо, сам разделяет, а именно: что «наконец-то римляне выбрали полководцем человека, который рассчитывал в ведении войны более на благоразумие, чем на слепое счастье». Особенно ярко тактика римского и карфагенского войска проявилась во время решающей битвы второй пунической войны – в битве при Каннах. Ливии дает нам подробное описание ее (док. № 20). Изложив ход сражения, приведшего к поражению римлян, нужно показать, что оно послужило причиной отпадения от Рима союзных италийских городов и в первую очередь Капуи. Тит Ливий, рассказывая об этих событиях (док. № 21), говорит, что послы Кампании заключили мир с Ганнибалом и истребили всех римлян, находившихся в Капуе. Тем не менее положение Ганнибала в Италии было очень трудным, так как он перестал получать подкрепления из Карфагена. Это было использовано римлянами, высадившими в Африке свои войска. В битве при Заме карфагеняне потерпели решительное поражение.
В результате победы над Карфагеном во второй пунической войне неизмеримо увеличилось значение Рима. Карфаген же после этой войны стал второстепенным государством Средиземноморья.
После изучения внешнеполитических отношений Рима на западе важно остановиться и на обстановке, создавшейся в результате второй пунической войны в восточной части Средиземного моря. Египет переживал состояние экономического и политического упадка, а из всех стран восточного Средиземноморья в этот период наибольшего расцвета достигает Македония.
Царь Македонии Филипп, как сообщает Тит Ливий (док. № 22), с величайшим вниманием следил за борьбой Рима с Карфагеном и после первых побед Карфагена во второй пунической войне отправил послов, чтобы присоединиться к сильнейшему. Ливии перечисляет нам условия договора,, заключенного между Карфагеном и Македонией. Последняя должна была выставить 200 судов для борьбы с Римом. Тем не менее переговоры окончились неудачно, так как послы эти были перехвачены римлянами. Тенденции Македонии к завоеваниям представляли большую угрозу для всех стран восточного Средиземноморья, которые обращаются за помощью к Риму.
В ходе переговоров с эллинистическими странами нужно особенно отметить роль римской дипломатии. После характеристики обстановки, предшествовавшей войнам Рима на востоке, необходимо изложить ход войн с Сирией и Македонией и условия мирного договора с Филиппом (док. № 23). Важно проследить последовательность завоеваний Рима на востоке – первая и вторая македонская война, Сирийская война, война с Персеем и покорение Македонии, война с Ахейским союзом.
К середине II в. до н.э. римляне в своей внешней политике добились значительных успехов как на западе, так и на востоке. В результате победы в третьей пунической войне Карфаген был разрушен и перестал представлять собой угрозу для экономики и торговли Рима на западе. По словам Энгельса «третью… Пуническую войну едва ли можно назвать войной; это было простое угнетение слабейшего противника в десять раз сильнейшим противником» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. VIII, стр. 434). На востоке были завоеваны и превращены в римские провинции Македония и Греция (док. № 24), которые отныне рассматриваются, как praedia populi Romani (поместья римского народа), и подвергаются тяжелой эксплуатации. Таким образом, к середине II в. до н.э. Рим становится крупнейшим государством Средиземноморья.
№ 11. ОСНОВАНИЕ КАРФАГЕНА
(Юстин, История, XVIII, 3-5)
В изложении Юстина (II в. н.э.) дошла до нас «Всемирная история» в 44 книгах, написанная уроженцем Галлии Трогом Помпеем, автором, жившим во времена Августа. Он писал, используя главным образом греческие источники и в первую очередь Теопомпа. Особенно подробно освещены были в этом труде вопросы о появлении и гибели «всемирных монархий».
Когда у них [финикийцев] было изобилие богатств и населения, они отправили молодежь в Африку и основали Там город Утику. Между тем царь Мутгон в Тире умер, оставив своими наследниками сына Пигмалиона и дочь Элиссу, девушку выдающейся красоты. Но народ передал все царство Пигмалиону, тогда еще совсем юному. Элисса вышла замуж за дядю своего Акербу, жреца Геркулеса, занимавшего второе место в государстве после даря. У него были огромные, но скрываемые им богатства; боясь царя, он свое золото хранил не в доме, а в земле; хотя люди этого и не знали, но ходила об этом молва. Раздраженный ею, Пигмалион, забыв вое человеческие и божеские законы, убил своего дядю и вместе с тем зятя. Элисса долго сторонилась брата после этого убийства и подконец стала обдумывать бегство, взяв себе в союзники несколько знатных тирийцев, у которых была, по ее мнению, такая же ненависть к царю и такое же желание от него уехать… К ним присоединились подготовившиеся к бегству группы сенаторов. Захватив сокровища из храма Геркулеса, где Акерба был жрецом, они изгнанниками пустились на поиски места для поселения.
Первую высадку они сделали на острове Кипре. Там жрец Юпитера с женой и детьми, по внушению бога, присоединился к Элиссе и разделил с нею ее судьбу, выговорив себе и своему потомству наследственную жреческую должность… Элисса, высадившись в заливе Африки, вступила в дружеские отношения с местными жителями, обрадовавшимися прибытию чужеземцев н установлению торговых связей с ними. Затем, купив столько земли, сколько можно покрыть кожей быка, чтобы дать отдых спутникам, утомленным продолжительным плаванием, пока они туда добирались, она приказала разрезать кожу на тончайшие полоски и таким образом заняла больше места, чем сколько просила, поэтому впоследствии этому месту дали название Бирсы . Когда сюда стали стекаться жители соседних земель и, рассчитывая получить барыш, привозить много товара на продажу, они стали строить здесь для себя жилища, в от многолюдства их образовалось нечто вроде города. Так же и послы из Утики принесли дары своим соотечественникам и убедили их основать город на том месте, которое им досталось по жребию. Со своей стороны и жители Африки хотели задержать у себя новых пришельцев. Таким образом с общего согласия был основан Карфаген, причем была установлена годовая плата за землю, на которой возник город. При первой закладке в земле найдена была бычья голова, что предвещало, что земля будет плодородна, но потребует много труда и что город будет в постоянном рабстве. Тогда из-за этого город был перенесен на другое место. Там найдена была лошадиная голова, что означало, что народ будет воинственный и могущественный. Это обстоятельство и определило благоприятное место для закладки города. Тогда в силу такого представления о новом городе сюда стало стекаться множество народа, и, в скором времени город стал большим и многонаселенным.
Пер. В. С. Соколова.
№ 12. ДОГОВОРЫ РИМЛЯН С КАРФАГЕНОМ ДО НАЧАЛА ПУНИЧЕСКИХ ВОЙН
(Полибий, III, 22-25)
Первый договор между римлянами и карфагенянами был заключен при Люции Юнии Бруте и Марке Горации, первых консулах после упразднения царской власти, при тех самых, которыми освещен был храм Зевса Капитолийского, т. е. за двадцать восемь лет до вторжения Ксеркса в Элладу. Мы сообщаем его в переводе, сделанном с возможною точностью, ибо и у римлян нынешний язык настолько отличается от древнего, что некоторые выражения договора могут быть поняты с трудом лишь весьма сведущими и внимательными читателями. Содержание договора приблизительно следующее: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами с союзниками на нижеследующих условиях: римлянам и союзникам римлян возбраняется плыть дальше Прекрасного мыса , разве к тому они будут вынуждены бурею или неприятелями. Если кто-нибудь занесен будет против желания, ему не дозволяется ни покупать что-либо, ни брать сверх того, что требуется для починки судна или для жертвы. В пятидневный срок он обязан удалиться. Явившиеся по торговым делам не могут совершить никакой сделки иначе, как при посредстве глашатая или писца. За все то, что в присутствии этих свидетелей ни было бы продано в Ливии или в Сардинии, ручается перед продавцом государство. Если бы кто из римлян явился в подвластную карфагенянам Сицилию, то во всем он пользовался бы одинаковыми правами с карфагенянами. С другой стороны, карфагенянам возбраняется обижать народ ардеатов, анциатов, ларентинов, цирцеитов, таррацинитов и всякий иной латинский народ, подчиненный римлянам. Если какой-либо народ и не подчинен римлянам, карфагенянам возбраняется нaпадать на их города; а если бы какой город они взяли, то обязуются возвратить его в целости римлянам. Карфагенянам возбраняется сооружать укрепления в Лации, и если бы они вторглись в страну как неприятели, им возбраняется проводить там ночь».
Карфагеняне находили нужным воспретить римлянам плавание на длинных кораблях дальше Прекрасного мыса с целью, как мне кажется, воспрепятствовать ознакомлению римлян с местностями Биссатиды и Малого Сирта , которые называются у них эмпориями и отличаются высокими достоинствами. Если бы кто занесен был туда против желания бурей или [загнан] неприятелем и нуждался бы в чем-либо необходимом для жертвы или для поправки судна, карфагеняне дозволяют взять это, но ничего больше и притом требуют непременного удаления приставших сюда в пятидневный срок. По торговым делам римлянам дозволяется приезжать в Карфаген и во всякий другой город Ливии по сю сторону Прекрасного мыса, а также в Сардинию и подчиненную карфагенянам часть Сицилии, причем карфагеняне обещают от имени государства обеспечить каждому это право. Из договора явствует, что карфагеняне говорят о Сардинии и Ливии, как о собственных владениях; напротив, относительно Сицилии они ясно отличают только ту часть ее, которая находится во власти карфагенян, и договариваются только о ней. Равным образом и римляне заключают договор только относительно Лация, не упомирая об остальной Италии, так как она не была тогда в их власти…
После этого договора они заключили другой , в который карфагеняне включили тирян и народ Утики. К Прекрасному мысу прибавляются теперь Мастия и Тарсена , и они требуют, чтобы дальше этих пунктов римляне не ходили за добычей и не основывали города. Вот каково приблизительно содержание договора: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами, тирянами, народом Утики с союздиками на следующих условиях: римлянам возбраняется плзвать по ту сторону Прекрасного мыса, Мастии и Тарсена как за добычей, так и для торговли и основания города. Если бы карфагеняне овладели в Лации каким-либо городом, независимым от римлян, то они могут взять деньги и пленных, а самый город обязаны возвратить. Если бы какие-либо карфагеняне взяли в плен кого-либо из народа, который заключил с римлянами писаный договор, но не находящегося под властью римлян, карфагенянам возбраняется привозить пленных в римские гавани; если же таковой будет доставлен туда и римлянин наложит на него руку, то пленный отпускается на свободу. То же самое возбраняется и римлянам. Если римлянин в стране, подвластной карфагенянам возьмет воды или съестных припасов, ему возбраняется с этими съестными припасами обижать какой-либо народ, связанный с карфагенянами договором и дружбою. То же самое возбраняется и карфагенянам. Если же случится что-нибудь подобное, обиженному запрещается мстить за себя; в противном случае деяние его будет считаться государственным преступлением. В Сардинии и Лидии никому из римлян не дозволяется ни торговать, ни основывать городов, ни приставать где-либо, разве для того только, чтобы запастись продовольствием или починить судно. Если римлянин будет занесен бурей, то обязан удалиться в пятидневный срок. В той части Сицилии, которая подвластна карфагенянам, а также в Карфагене, римлянину наравне с гражданином предоставляется совершать продажу и всякие сделки. То же самое предоставляется и карфагенянину в Риме».
В этом договоре карфагеняне еще более определенно заявляют право собственности на Ливию и Сардинию и запрещают римлянам всякий доступ к ним; напротив, относительно Сицилии они определенно называют только подвластную им часть ее. Точно так же выражаются римляне о Лации, обязывая карфагенян не причинять обид ардеатам, агациатам, цирцеитам и таррацинитам. Это те города, которые лежат при море на границе латинской земли, в отношении которой и заключается договор.
…Последний договор до войны карфагенян за Сицилию римляне заключили во время переправы Пирра в Италию . В нем подтверждается все то, что было в прежних договорах, и прибавляются следующие условия: «Если бы римляне или карфагеняне пожелали заключить письменный договор с Пирром, то оба народа обязаны выговорить себе разрешение помогать друг другу в случае вторжения неприятеля, какая бы из двух стран ни подверглась нападению. Тот или другой народ нуждался бы в помощи, карфагеняне обязаны доставить суда грузовые и военные, но жалованье своим воинам каждая сторона обязана уплачивать сама. Карфагеняне обязуются помогать римлянам и на море в случае нужды; но никто не вправе понуждать команду к высадке на сушу, раз она того не желает».
Что касается клятвы, то она должна была быть такого рода: первые договоры карфагеняне утвердили клятвою во имя отеческих богов, а римляне, согласно древнему обычаю, во имя Юпитера Камня , последний же договор именем Марса Эниалия . Клятва Юпитером Камнем состоит приблизительно в следующем: утверждающий клятвою договор берет в руку камень и, поклявшись от имени государства, произносит такие слова: «Да будут милостивы ко мне боги, если я соблюду клятву; если же помыслю или учиню что-либо противное клятве, пускай все люди невредимо пребывают на собственной родине, при собственных законах, при собственных достатках, святынях, гробницах, один я да буду повергнут, как этот камень». При этих словах произносящий клятву кидает камень.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 13. ПРИЧИНЫ ПЕРВОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ
(Полибий, I, 10-11)
Мамертины … прежде уже потеряли помощь Регия; теперь … и собственные силы их были сокрушены вконец . Поэтому одни из них, найдя убежища у карфагенян, передались им сами, передали и город; другая часть мамертинов отправила посольство к римлянам с предложением принять их город и с просьбою помочь им, как родственным с ними по крови. Римляне долго колебались, что предпринять, так как помощь мамертинам была бы явною непоследовательностью. Еще так недавно римляне казнили жесточайшею казнью собственных граждан за то, что они нарушили уговор с региянами, и тут же помогать мамертинам, почти в том же виноватым не только перед мессенцами, но и перед городом региян, было бы непростительною несправедливостью. Все это римляне понимали; но они видели также, что карфагеняне покорили не только Ливию, но и большую часть Иберии, что господство их простирается на все острова Сардинского и Тирренского морей, и сильно боялись, как бы не приобрести в карфагенянах, в случае покорения ими Сицилии, опасных и страшных соседей, которые окружат их кольцом и будут угрожать всей Италии. Было совершенно ясно, что, если римляне откажут в помощи мамертинам, карфагеняне быстро овладеют Сицилией. Имея в своих руках Мессану, которая передалась им сама, карфагеняне должны были занять вскоре и Сиракузы, так как почти вся Сицилия были уже в их власти. Прозревая это и находя для себя невозможным выдавать Мессану, т. е. дозволить карфагенянам как бы сооружение моста для переправы в Италию, римляне долгое время обсуждали положение дела.
По изложенным выше причинам сенат не принимал никакого решения, ибо насколько непоследовательно, настолько же и выгодно было оказать поддержку мамертинам. Однако народ, истощенный предшествовавшими войнами и жаждавший поправить свои дела каким бы то ни было способом, решил по внушению консулов оказать помощь мамертинам; в дополнение к тому, что было только что сказано о пользе войны для государства, они исчисляли выгоды войны для отдельных граждан. Когда предложение было принято народом, римляне выбрали одного из консулов Аппия Клавдия в военачальники и повелели ему идти в Мессану на помощь. Мамертины частью угрозами, частью хитростью вытеснили уже карфагенского военачальника из кремля, призвали Аппия и передали ему город. Карфагеняне распяли своего вождя, обвинив его в выдаче кремля по безрассудству и трусости; сами же поставили флот у Пелориады , сухопутное войско – подле так называемых Син и ревностно повели осаду Мессаны. В это время Гиерон заключил союз с карфагенянами, находя настоящий момент удобным для того, чтобы совершенно очистить Сицилию от варваров, занимавших Мессану. Вслед за этим он вышел из Сиракуз и двинулся к городу, причем расположился лагерем с противоположной стороны подле горы, называемой Халкидскою, и запер выход жителям города в этом направлении. Римский военачальник ночью с большой отвагой переправился через пролив и явился перед Мессаной. Но видя, что неприятель жестоко теснит город со всех сторон, и понимая предосудительность и вместе с тем опасность осады, пока неприятель господствует на суше и на море, Аппий прежде всего обратился через послов к обеим сторонам, дабы избавить мамертинов от войны. Только после, когда ни одна из сторон не согласилась с ним, Аппий вынужден был отважиться на битву и решил начать нападение с сиракузян. Он вывел войско из лагеря и построил его в боевой порядок; царь сиракузян быстро вышел ему навстречу. После продолжительного жаркого боя Аппий одолел неприятеля и прогнал всех бегущих до самого вала. Снявши доспехи с убитых, он возвратился в Мессану, а Гиерон в страхе за свою власть с наступлением ночи поспешно удалился в Сиракузы.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 14. ЗАХВАТ АГРИГЕНТА
(Полибий, I, 17-19)
Карфагеняне, видя, что Гиерон стал врагом их, а римляне все сильнее вмешиваются в дела Сицилии, сочли необходимым усилить свои военные средства, чтобы иметь возможность бороться с врагом и удержать за собой сицилийские владения. Поэтому они набрали большое число наемников из лигистинов , кельтов и особенно иберов, и всех их отправили в Сицилию. Они видели, что для этих вооружений лучше всего приспособлен самой природой город акрагантян и что он значительнее всех городов этой области, а потому собрали туда войска и запасы, решив сделать его опорным пунктом военных действий.
Что касается римлян, то консулы, заключившие договор с Гиероном, возвратились домой, а назначенные после них Луций Постумий и Квинт Мамилий прибыли в Сицилию со своими легионами. Они поняли замыслы карфагенян, узнали о военных приготовлениях в Акраганте и нашли нужным вести дело решительнее. Консулы приостановили военные действия в прочих частях Сицилии и обратили все силы против одного Акраганта, разбили лагери на расстоянии восьми стадий от города и заперли карфагенян внутри стен. Так как наступила пора жатвы, а осада обещала затянуться надолго, то солдаты устремились собирать хлеб с большей поспешностью, чем следовало. Лишь только карфагеняне увидели, как неприятели рассеялись по полям, они сделали вылазку и напали на убиравших хлеб, быстро обратили их в бегство, затем одни бросились грабить лагерь, другие ударили по сторожевым постам. Как случалось не раз и прежде, превосходство в дисциплине спасло римлян, ибо смертью наказывается у них каждый, кто покинет свое место или совсем убежит с поста. Поэтому и теперь римляне оказали мужественное сопротивление неприятелю, во много раз превосходившему их численностью, и хотя много потеряли своих, еще больше истребили врагов. Наконец они окружили кольцом тех карфагенян, которые почти уже прорвали валы, часть их истребили, а остальных, тесня и избивая, загнали в город. После этого карфагеняне делали вылазки не так смело, а римляне выходили за продовольствием с большей осторожностью. Так как карфагеняне не выходили против римлян и довольствовались мелкими стычками, то римские военачальники разделили свое войско на две части: одна оставалась на месте перед городом у святилища Асклепия , другая расположилась лагерем с той стороны города, которая спускается к Гераклее . Пространство между двумя лагерями по обеим сторонам города они оградили канавами. Одну канаву, внутреннюю, римляне провели против города для того, чтобы обеспечить себя на случай вылазки неприятеля; другая, наружная, шла кольцом и предназначалась к ограждению от нападений извне и для того, чтобы препятствовать подвозу припасов и вступлению кого-либо в город, как бывает обыкновенно с городами осажденными. На промежуточном пространстве между канавами и лагерями поставлены были сторожевые отряды, а удобные пункты на некотором расстоянии один от другого были укреплены. Продовольствие и вообще все нужное собирали и доставляли в Гербес все союзники римлян, а из этого города, недалеко отстоявшего от лагеря, римляне сами непрерывно подвозили и переносили к себе припасы, так что имели все нужное в изобилии. Месяцев пять дела оставались в неизменном положении; решительного перевеса не имела ни одна сторона, и между противниками происходили только легкие схватки. Так как в городе заперто было много людей, не меньше пятидесяти тысяч, то карфагеняне стали терпеть голод. Ганнибал, начальник находившихся в городе войск, и прежде уже обеспокоенный таким положением дел, отправлял в Карфаген посла за послом с вестями о нужде и с просьбою о помощи.
Карфагеняне поместили на корабли воинов и слонов столько, сколько могли собрать, и отправили их в Сицилию другому военачальнику, Ганнону. Ганнон стянул в Гераклею войско, собрал там средства вооружения и хитростью овладел городом гербесян, благодаря чему лишил неприятельские стоянки съестных припасов и всего нужного. Поэтому римляне оказались столько же осаждающими, сколько осажденными, ибо нужда в хлебе и в прочих предметах первой необходимости угнетала их так, что они не раз помышляли о снятии осады и наконец сделали бы это, если бы Гиерон не действовал с большою ревностью и старанием и не доставил войскам самых нужных припасов, хоть в умеренном количестве.
Упомянутый выше Ганнон видел, что римляне живут в зараженном чумою воздухе, что болезнь и нужда ослабили их, напротив, свои войска считал достаточно сильными для битвы. Тогда он взял с собою около пятидесяти слонов и все войско и поспешно выступил из Гераклеи, при этом отдал приказ нумидийской коннице идти вперед, и, приблизившись к неприятельскому валу, он стал дразнить и вызывать на бой неприятельскую конницу, а затем и отступать до тех пор, пока не соединятся с ним, [Ганноном]. Нумидийцы исполнили приказание и бросились на один из неприятельских лагерей; римская конница тотчас устремилась на нумидийцев и стала жестоко теснить их. Согласно данному приказанию, ливийцы отступили, пока не достигли войска Ганнона; тут они обернулись лицом к неприятелю к ударили на него со всех сторон, многих убили, остальных преследовали до самого вала. После этого войска Ганнона разбили лагери на виду у римлян, заняв так называемый холм Тор, стадиях в десяти от неприятеля. В продолжение двух месяцев обе стороны оставались в одном и том же положении, не предпринимая ничего важного, если не считать ежедневных легких стычек. Так как Ганнибал посредством сигнальных огней и вестников из города не переставал уведомлять Ганнона, что голод становится невыносимым для массы населения и что многие из нужды перебегают к неприятелю, то военачальник карфагенян решил попытать счастья в битве, чего по объясненным выше причинам не меньше Ганнона желали и римляне. Противники вывели войска на разделявшее лагери пространство и ударили друг на друга. Сражение длилось долго, пока наконец римляне не обратили в бегство карфагенских наемников, сражавшихся в первых рядах. Когда бежавшие устремились на слонов и на задние ряды, все войско финикиян пришло в смятение. Бегство сделалось всеобщим, большинство карфагенян было истреблено, и лишь немногие спаслись в Гераклею; римляне захватили большую часть слонов и весь обоз. С наступлением ночи, когда римляне от радости по случаю победы и вследствие усталости были менее бдительны на своих постах, Ганнибал, отчаявшийся было в успехе, решил, что теперь наступил удобный момент спасти остаток войска, и в полночь вышел из города с наемными войсками. Наполнив канавы плетенками, набитыми мякиной, он тайком от неприятеля увел свое войско. Римляне узнали о случившемся на рассвете, сделали легкое нападение на задние ряды войска Ганнибала, а затем все устремились к городским воротам. Не встретив здесь никакого сопротивления, они ворвались в город, разграбили его, захватили большое число пленных и множество всякой добычи.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 15. НАДПИСЬ НА КОЛОННЕ ДУИЛИЯ
(CIL, VI, 1300)
…он освободил от осады жителей Сегесты, и все карфагенские легионы и их наивысшие магистраты через девять дней бежали из лагерей при дневном свете; и он взял в бою город Мацелу; и исполняя ту же магистратуру, он совершил, первый из римских консулов, великие дела на море на кораблях. Он первый приготовил и вооружил морские войска и корабли, и с помощью этих кораблей он победил в бою весь карфагенский флот и величайшее пунийское войско в присутствии диктатора Ганнибала в высоком море, и он захватил корабли с экипажем, одну сентерему, и квинкверем, и трирем 30, и 13 он потопил. И он захватил золота 3700 монет, серебра он захватил добычи…, всего захвачено денег более 200 000… Он первый раздавал народу морскую добычу и первый вел в триумфальном шествии свободорожденных карфагенян.
Пер. Е. М. Штаерман.
№ 16. МИРНЫЙ ДОГОВОР РИМА С КАРФАГЕНОМ
ПОСЛЕ ПЕРВОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ
(Полибий, I, 62, 63)
Карфагеняне, хотя сверх всякого ожидания потерпели поражение, обнаруживали прежнюю готовность к борьбе, прежний воинственный дух и рвение, но затруднялись в способах вести ее. Море было теперь во власти неприятеля, и они не могли уже доставлять продовольствие своему войску в Сицилию, а отказавшись от надежд на то войско и как бы даже выдавши его неприятелю, карфагеняне не знали, откуда добыть для войны и солдат, и вождей. Поэтому они немедленно отправили гонцов к Барке и дали ему неограниченные полномочия. Барка исполнил долг военачальника честно и разумно, именно: до тех пор пока положение дел допускало какую-нибудь надежду на успех, он не останавливался ни перед какими усилиями и опасностями и, как подобает военачальнику, испытал все средства, обещавшие победу. Но когда положение ухудшилось и у него не оставалось более никакой надежды на спасение вверенных ему воинов, Барка сознательно и благоразумно покорился обстоятельствам и отправил к римлянам послов для переговоров об окончании войны и заключении мира. От вождя требуется, чтобы он умел одинаково верно определять моменты как для победы, так и для отступления. Лутаций с радостью принял предложение Барки, ибо ему известно было, что сами римляне истощены войною и тяготятся ею; поэтому войне положен был конец на таких приблизительно условиях: «На нижеследующих условиях, если они угодны будут и народу римскому, должна быть дружба между карфагенянами и римлянами: карфагеняне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их; карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа; карфагеняне обязаны уплатить римлянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра» .
Когда условия эти были доставлены в Рим, народ не принял их и отправил десять граждан в Сицилию для расследования дела. По прибытии на место уполномоченные оставили неизменным существо договора, лишь некоторые обязательства карфагенян усилили, именно: срок уплаты они сократили наполовину, прибавили еще тысячу талантов и обязали карфагенян очистить все острова, лежащие между Италией и Сицилией.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 17. ВОССТАНИЕ НАЕМНИКОВ В КАРФАГЕНЕ
(Полибий, I, 65-70)
…У карфагенян была война с наемниками, нумидянами, а также и с отложившимися ливиянами, война немаловажная и трудная, в которой они претерпели много серьезных опасностей и под конец вынуждены были бороться не только за свою землю, но даже за существование свое и своей родины. Война эта заслуживает упоминания по многим причинам, но, согласно нашему первоначальному плану, мы расскажем о ней в немногих словах лишь существенное…
Коль скоро заключен был упомянутый выше мир, Барка увел стоявшее у Эрикса войско к Лилибею и вслед за тем сложил с себя звание главнокомандующего; переправою войска занялся начальник города Гискон. Предвидя беспорядки, он нарочно отправлял войско на кораблях по частям и самую отправку производил с промежутками. Этим он желал дать время карфагенянам, по мере прибытия наемников и уплаты им остающегося жалования, отпускать их заблаговременно из Карфагена на родину прежде, чем принимать новый отряд, переправляющийся вслед за ними. Вот что имел он в виду, когда в таком порядке производил отправку войска из Лилибея. С другой стороны, карфагеняне, перед этим понесшие большие расходы, нуждались в деньгах и полагали, что им удастся склонить наемников к отказу от полагающейся им части жалованья, если все они соберутся в Карфагене; надеясь на это, они задерживали прибывших воинов и оставляли их в городе. Однако из-за весьма частых преступлений, совершаемых ночью и днем, карфагеняне стали опасаться проявлений буйства в толпе и прежде всего потребовали от вождей, чтобы те, пока не будет собрано жалованье до прибытия остального войска, отвели всех наемников в город, именуемый Сиккой , причем каждый из них получил золото на необходимейшие нужды. Радостно выслушали наемники весть о выступлении из города и только желали оставить в нем свои пожитки, что делали они и вначале, так как им предстояло очень скоро возвратиться в город за получением жалованья. Карфагеняне были сильно озабочены тем, что некоторые из наемников, давно уже возвратившиеся в город, из-за тоски по детям и женам или не пожелают уходить вовсе, или после ухода возвратятся снова к своим пожиткам, и таким образом город ничуть не избавится от беспорядков. Вследствие этой тревоги карфагеняне, невзирая на отказ, беспощадно принуждали наемников забирать пожитки с собою. Между тем, собравшись в Сикке, наемники предавались разгулу: после долгих трудов они жили теперь вольной и праздной жизнью… К ним явился Ганнон, тогдашний начальник карфагенской Ливии; он не только не удовлетворил их ожиданий и не исполнил прежних обещаний, но еще, ссылаясь на тягость налогов и вообще на стесненное положение государства, пытался склонить воинов к отказу от некоторой доли причитающегося им жалованья. Это не замедлило вызвать споры и волнения: наемники постоянно собирались толпами, или по племенам, или все без различия. Так как наемные войска принадлежали к разным племенам и говорили на разных языках, то люди не понимали друг друга, и в лагере царили шум и смятение. Дело в том, что карфагеняне постоянно имели у себя на службе наемников различных стран и, составляя войско из многих народностей, с трудом и нескоро добивались того, чтобы наемники столковывались между собою, повиновались начальникам и не были для них опасны; но карфагеняне попадали в гораздо большее затруднение, когда им приходилось увещевать, успокаивать и разубеждать наемников в случае их раздражения, гнева и волнений… Войска состояли частью из иберов и кельтов, частью из лигистинов и балеарян, и лишь немного было полуэллинов , большею частью перебежчики и рабы; самую многолюдную долю наемников составляли ливийцы. Не придя к соглашению с Ганноном и питая недоверие к начальникам отдельных частей, наемные войска в гневе на карфагенян направились к их городу и в числе двадцати тысяч с лишним расположились лагерем у так называемого Тунета, стадиях в ста двадцати от Карфагена.
…Устрашенные близостью неприятельской стоянки, карфагеняне соглашались на все… лишь бы смирить их гнев. Они отправили из города обильные запасы различных предметов первой необходимости и продавали их там по той цене, как хотели и какую назначали мятежники; кроме того, посылали к ним одного сенатора за другим с обещанием исполнить по мере возможности всякое их требование. Однако наемные войска каждый день измышляли что-нибудь новое, становились все наглее, потому что видели тревогу и упадок духа в карфагенянах. К тому же, вспоминая сражения свои в Сицилии против римских легионов, они преисполнились уверенностью в том, что не только карфагенянам, но и всякому иному народу трудно бороться с ними. Поэтому лишь только карфагеняне сделали им уступку в жалованье, они тотчас пошли дальше и потребовали вознаграждения за павших лошадей. Когда и это было принято, войска поставили новое требование, чтобы за тот хлеб, который должны были им уже давно, карфагеняне заплатили по наивысшей цене, до какой поднималась она в военное время.
…Побеждаемый в небольших стычках, происходивших у города, именуемого Лептином, и у некоторых других, Мафос наконец отважился решить дело в большом сражении, чего желали и сами карфагеняне. Принявши такое решение, противники призывали к битве всех своих союзников, стягивали не городов свои войска, как бы собираясь покончить все одним ударом. Когда с обеих сторон все было готово к нападению, противники выстроились в боевой порядок и разом бросились друг на друга. Победа была на стороне карфагенян, и большинство ливиян пало в самой битве; прочие бежали в какой-то город и вслед за тем сдались; сам Мафос попал в плен. После этой битвы остальные части Ливии не замедлили покориться карфагенянам. Упорствовали в возмущении только Гиппакриты и Утика, ибо они с самого начала лишили себя всякой надежды на пощаду и снисхождение, и потому никак не могли просить о мире… Ганнон и Барка расположились лагерями, один у одного города, другой у другого и вскоре принудили осажденных к сдаче на условиях, поставленных победителем.
Так кончилась война, причинившая было карфагенянам величайшие затруднения; теперь они не только снова завладели Ливией, но и покарали виновников возмущения. В заключение войско в триумфальном шествии через город подвергло Мафоса и его сообщников всевозможным истязаниям.
Почти три года и четыре месяца вели войну наемники с карфагенянами, из всех известных нам в истории войн самую жестокую и исполненную злодеяний.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 18. СОСТАВ ВОЙСКА ГАННИБАЛА
(Полибий, III, 33)
Руководствуясь верным, умным расчетом, он [Ганнибал] переместил ливийские войска в Иберию, а иберийские – в Ливию и тем соединил обе части войск узами взаимной верности. В Ливию перешли терситы, мастианы , кроме того, ореты и олькады . Из этих племен набрано было всего тысяча двести человек конницы и тринадцать тысяч восемьсот пятьдесят пехоты. Сверх этого числа было восемьсот семьдесят человек балеарян . Настоящее имя их пращники; употребление пращи дало одинаковое название как народу, так и занимаемому им острову. Большую часть поименованных выше войск Ганнибал послал в ливийские Метагонии , а некоторых назначил в самый Карфаген. Из так называемых метагонийских городов он снарядил в Карфаген еще четыре тысячи пехоты, которые должны были служить заложниками и вместе с тем подкреплением ему. В Иберии Ганнибал оставил брату Гасдрубалу пятьдесят пятипалубных кораблей командою, тридцать два корабля пятипалубных и все пять трирем. Конницы оставил он четыреста пятьдесят человек ливио-финикиян и ливиян, триста лергетов , тысячу восемьсот нумидян, а именно: массолиеи, массайсилиев, мамгоев и живущих при океане мавров; пехоты оставил одиннадцать тысяч восемьсот пятьдесят человек ливиян, триста лигистян, пятьсот балеарян и двадцать одного слона.
Не следует удивляться, что мы с такими подробностями перечислили распоряжения Ганнибала в Иберии, каких едва ли можно бы ожидать даже от того, кто сам делал все эти распоряжения, не следует также опешить с упреком, будто мы уподобляемся историкам, под видом истины предлагающим ложь. Дело в том, что в Лацинии мы нашли этот перечень войск на медной доске, изготовленной по приказанию Ганнибала в бытность его в Италии, и, признав, что начертанный на ней список вполне достоверен, решились воспользоваться этими показаниями.
…[Ганнибал] повел за собою пятьдесят тысяч пехоты и около девяти тысяч конницы; перевалил с ними через так называемые Пиренейские горы к месту переправы через реку, именуемую Роданом. Войско его отличалось не столько многочисленностью, сколько крепостью здоровья и было превосходно испытано в непрерывных битвах в Иберии.
Пер. Ф. Г. Мищенко.
№ 19. ТАКТИКА ФАБИЯ МАКСИМА
(Тит Ливий, XXII, 15)
Фабий с одинаковым вниманием следил и за неприятелем, и за расположением умов в собственном войске, непоколебим оставался он перед его требованиями. Знал он твердо, что не только в лагере, но и в самом Риме медлительность его ставится ему в вину и поношение. Тем не менее он упорно оставался верен своим планам и остальную часть лета провел в бездействии. Ганнибал, потеряв надежду на желаемый им решительный бой, стая думать о зимних квартирах. Страна, в которой он находился, наполненная садами и виноградниками, изобиловала предметами роскоши больше, чем предметами первой необходимости. Фабию известно было через лазутчиков намерение Ганнибала, и потому он, зная, что тому предстоит проходить теснины, которыми он проник в Фалернскую область , занял небольшими, отрядами Калликулъскую гору и город Казин. Разделяемый пополам рекою Волтурном, город этот стоит на границе Фалернской земли и Кампании; а сам Фабий, по вершинам тех же гор, возвратился назад с войском, отправив Л. Горация Манцина с отрядом четырехсот союзных всадников для рекогносцировки. Л. Гораций принадлежал к числу молодых людей, в кругу которых часто ораторствовал предводитель всадников; сначала он шел осторожно, стараясь с безопасностью для себя следить за движениями неприятеля. Видя, что нумидийские всадники рассеялись для грабежа, Л. Гораций некоторых из них убил. Он разгорелся желанием боя и забыл спасительные предписания диктатора: тот велел ему двигаться так, чтобы, в случае встречи с неприятелем, он мог безопасно от него удалиться, не вступая в дело. Нумидийцы, то отбиваясь от римских всадников, то уходя от них бегством, заманили их почти до самого своего лагеря, изнурив их коней и людей. Тогда главный начальник неприятельской конницы Карталион бросился навстречу римлянам; те пустились бежать, не приблизившись еще к неприятелю на полет стрелы. Карталион с пятью тысячаими всадников стал их неутомимо преследовать. Видя, что неприятель не отстает и что уйти от него некуда, Манцин ободрил воинов и, повернув коней, бросился с неприятелем в бой, во всех отношениях далеко не равный. Погиб он и с ним отборные всадники, а прочие рассеялись по полям; сначала они ушли в Калес, а потом по самым глухим тропинкам к диктатору в лагерь.
В этот день к диктатору пришел на соединение Минуций с войском; он ходил по приказанию диктатора прикрыть вооруженным отрядом ущелье, которое по берегу моря, суживаясь у Таррацины, ведет на Агишеву дорогу и могло бы, в случае если бы оно было не занято, открыть неприятелю доступ в Римскую область. Соединив свои войска, диктатор и предводитель всадников расположились лагерем на самой дороге, по которой нужно было идти Ганнибалу, в двух милях от неприятеля.
…Во второе лето пунической войны …благодаря осторожности Фабия римляне в Италии несколько отдохнули от неоднократных поражений. Ганнибал, напротив, был неприятно озабочен, что наконец-то римляне выбрали полководцем человека, который рассчитывал в ведении войны более на благоразумие, чем на слепое счастье… Ганнибал находился в постоянном лагере перед стенами Герония; он сжег этот город, оставив нетронутыми только те здания, которые служили ему вместо житниц. Отсюда он послал две части войска для фуражировки, а с третьей находился сам в лагере, как для его защиты, так и для наблюдения за движениями других частей своего войска, чтобы в случае нужды быть им защитою.
Фабий слышал сначала крики воинов, пришедших в робость, потом издали видел, как войско пришло в смятение. Тогда, обратясь к окружающим, он сказал: «Незамедлило случиться то, чего я опасался, а именно: что судьба казнит самонадеянность. Вождь, в правах власти сравненный с Фабием, должен убедиться, что Ганнибал превосходит его и доблестью, и счастьем. Но будет еще время для упреков и обвинения друг друга, а теперь выносите знамена за лагерные окопы. Исторгнем у неприятеля победу, а у наших сограждан сознание их вины». Таким образом, когда на поле битвы воины римские одни гибли под мечом неприятеля, другие искали спасения в бегстве, вдруг является туда стройное войско Фабия, как бы помощь, посланная римлянам с неба. Еще не подошло оно к неприятелю на расстояние пущенной стрелы и не вступило в дело, а уже римляне оставили мысль о бегстве, и неприятель перестал их горячо преследовать. Воины римские, дотоле бывшие в беспорядке – ряды их расстроились, – со всех сторон стекались к стройным рядам Фабиева войска, толпы бегущих обращались снова лицом к неприятелю и, стеснись в кружок, медленно стали отступать и даже останавливались, собираясь во все более и более значительные кучки. Вскоре побежденное войско и вновь прибывшие составили одно целое; они двинулись вперед навстречу неприятелю. Ганнибал велел играть отбой, сознавая, что, победив Минуция, он побежден Фабием .
Пер. А. Клеванова.
№ 20. БИТВА ПРИ КАННАХ
(Тит Ливий, XXII, 45-49)
Между тем как время проходило не в благоразумных совещаниях, а в бесполезных распрях, Ганнибал провел большую часть дня, стоя в поле с войском, готовым к бою. Потом он прочие войска увел в лагерь, а нумидян послал по ту сторону реки для нападения на римлян, из меньшего лагеря ходивших за водой. Без труда нумидяне, как только переправились на тог берег, криками своими и натиском обратили в бегство нестройную толпу римлян и преследовали ее почти до самых лагерных ворот и поста, стоявшего для их прикрытия. С негодованием римляне видели, что даже нерегулярные неприятельские войска внушают им ужас, и если только римляне тотчас не перешли реку и не вступили в бой с неприятелем, то это потому, что в этот день главное распоряжение принадлежало Павлу. А потому Варрон на следующий день, когда право начальства по жребию принадлежало ему, не спросив даже совета у товарища, дал знак к бою и перевел войска свои через реку. Павел последовал за ним: не одобряя действий товарища, он не мог оставить его совершенно. На той стороне реки римские военачальники взяли с собою и те войска, которые находились в меньшем лагере. Собрав таким образом все свои силы, они устроили их в боевом порядке: на правом крыле, находившемся ближе к берегу реки, они поставили римских всадников, а возле них пехоту. Союзная конница составляла крайнее левое крыло; ближе стояла союзная пехота, примыкавшая к пехоте легионов. Первую боевую линию составляли пращники вместе с другими легковооруженными войсками их союзников. На левом крыле начальствовал Теренций, а на правом Эмилий. Гемину Сервилию было поручено командование в центре боевой линии.
Ганнибал, лишь только рассвело, отправил вперед балеарян и легковооруженных воинов, а сам перешел реку; тут он строил свои войска в боевом порядке по мере того, как они переходили реку. На левом крыле к берегу реки против римюкой конницы он поставил галльскую и испанскую конницу, а правое крыло составил из нумидян; центр он укрепил пехотою; таким образом оба крыла состояли из уроженцев Африки, а средину между ними наполняли галлы и испанцы. Африканцы совершенно походили наружным видом на римлян; они имели с ними одинаковое оружие, которое досталось им как военная добыча у Требии и Тразимена . Галлы и испанцы имели щиты почти одинаковой формы; но мечи, которыми они были вооружены, далеко не походили друг на друга. У галлов были длинные и без острия наверху, а у испанцев, которые в битве привыкли более колоть, чем рубить с плеча, короткие и острые. Как галлы, так и испанцы производили на зрителя впечатление ужаса как своим наружным видом, так и особенностью их костюма: галлы были обнажены до пояса, а испанцы были одеты в белые одежды, вышитые красным; издали их одежды как бы блистали, из-за ослепительной белизны. По мнению современников, число сил, бывших в войске у Ганнибала, достигало сорока тысяч пехоты и десяти тысяч конницы. Левым крылом командовал Газдрубал, а правым Магарбал; центр занял сам Ганнибал с братом Мароном. Так как римляне стояли лицом к югу, а карфагеняне к северу, то свет солнечных лучей падал на них сбоку, что было для последних весьма благоприятным обстоятельством, а ветер, называемый туземцами вултурном , гнал облака пыли прямо в лицо римлянам. После первых воинских кликов вспомогательные войска двинулись вперед; в бой вступили сначала легковооруженные войска. Вслед за тем левое крыло испанских и галльских всадников вступило в бой с правым крылом римских; но сражение здесь менее всего походило на дело конницы. Всадникам можно было действовать против фронта; развернуться же и удлинить фронт было невозможно; с одной стороны была река, а с другой ряды пехоты позволяли коннице действовать только напротив себя. Лошади вынуждены были остановиться, и скоро были сжаты в происшедшей тесноте; воин хватался за противника и стаскивал его с коня. Таким образом, схватка конниц стала скоро походить более на дело пехоты. Сражение было упорное, но не продолжительное; римские всадники были оттеснены. Когда дело конниц стало подходить к концу, сразились обе враждебные пехоты. Сначала ряды галлов и испанцев храбростью и силами не уступали римлянам; наконец римляне после неоднократных усиленных нападений своим густым и прямым строем сломили неприятеля, ряды которого были не очень густы и притом, что уже ослабляло им силы, выдавались вперед клином против расположения прочих войск. Когда неприятель, уступая римлянам, поспешно и в беспорядке стал отступать, римляне преследовали его по пятам и в этом натиске поспешно прошли по рядам бежавшего неприятеля, не помнившего себя от страха, через самый центр его позиции и остановились, лишь наткнувшись на резерв африканцев: они стояли в виде полукружия в обе стороны растянув свои крылья; только центр, состоящий из галлов и испанцев, выдавался вперед. Когда они потерпели поражение, в бегстве поравнявшись с фронтом африканцев, а потом вдавшись даже в глубину составленного ими полукружия, то африканцы стали растягивать крылья, и когда римляне опрометчиво зашли в середину, они обошли их кругом и с тылу преградили им возможность отступления. Таким образом бой, который римляне считали уже поконченным, оказался бесполезным, и римляне, оставив галлов и испанцев, задним рядам которых нанесли они страшное поражение, должны были начать новый бой против африканцев. Бой этот не мог быть равен: римляне должны были со всех сторон давать отпор окружавшим их врагам и притом, утомленные прежним боем, иметь дело со свежими и нетронутыми силами неприятеля.
Уже и на левом крыле римлян, где союзная конница поставлена была против нумидян, загорелся бой, сначала он шел довольно вяло, но скоро был ознаменован коварным поступком, достойным карфагенян. Около пятисот нумидян, кроме обыкновенного оружия, припрятав под панцыри мечи, закинув щиты на плечо, прискакали в виде перебежчиков к римским рядам. Соскочив с коней, щиты свои и дротики бросили к ногам противников; их пропустили в середину строя и в самом тылу велели им спокойно дожидаться окончания боя. Они действительно не трогались с места, пока бой разгорался по разным пунктам. Когда же внимание всех было поглощено сражением, мнимые перебежчики, схватив щиты, во множестве валявшиеся в кучах мертвых тел на местах сражения, напали с тылу на ряды римлян. Поражая их в спину, они нанесли им страшный урон, но еще более причинили страху и замешательства.
Уже почти везде в рядах римлян господствовали ужас и бегство; кое-где только продолжалась еще упорная борьба, но уже почти без надежды на успех. Газдрубал, имевший в этой стороне главное начальство, вывел из середины боя нумидян, замечая, что они начинают слабеть в сражении с противниками, и послал их преследовать бегущих, а галльскую и испанскую пехоту подвинул на помощь африканцам, выбившимся из сил, не столько сражаться с неприятелями, сколько убивать их.
На другой стороне поля битвы консул Павел, еще в начале сражения тяжело раненный ударом пращи, не раз бросался в самую середину схватки с воинами Ганнибала и таким образом не раз возобновлял бой под прикрытием римских всадников. Наконец они вынуждены были сойти с коней, так как у консула недоставало более сил управлять лошадью. Говорят, что Ганнибал, когда ему донесли, что консул велел спешиться своим всадникам, сказал: «Это все равно, чтобы он мне их отдал связанными по рукам и ногам». Бой спешившихся всадников был таким, какого ожидать надобно было при видимой уже победе неприятеля. Они предпочитали умирать на своем посту, чем бежать. Победители же в негодовании на замедление победы безжалостно рубили тех, которых не могли согнать с места. Наконец удалось им обратить противников в бегство, когда их оставалось уже немного, да и те выбились из сил от утомления и ран. Тут все рассеялись, и те, которые могли, спешили снова садиться на коней, чтобы скорее бежать. Гн. Лентул, военный трибун, скакал на коне. Увидев сидевшего вблизи на камне покрытого кровью консула, он оказал ему: «Люций Эмилий! Боги должны были бы уважать в тебе человека, который один не виновен в несчастном событии нынешнего дня. Возьми моего коня: пока есть в тебе еще остаток сил, я могу поднять тебя и защищать. Не делай этого поражения печально знаменитым смертью консула: и без того будет довольно слез и плача!» Консул на это отвечал ему: «Мужайся в доблести, Гней Корнелий! Берегись, как бы в бесплодном обо мне сожалении не истратил ты немногих минут, которые остались тебе, чтобы уйти от неприятеля. Беги, возвести всенародно сенаторам, чтобы они приняли меры к защите города и стены его снабдили защитниками прежде, чем подойдет к городу враг-победитель. От меня частным образом скажи Квинту Фабию, что Люций Эмилий всегда имел в памяти при жизни его наставления и умирает им верен. А мне не дай пережить такого страшного побоища моих воинов! Не хочу я ни снова быть обвиненным по выходе из консульства, ни обвинением товарища моего доказать свою невинность, обличив преступление другого». Пока они это говорили, нахлынула толпа беглецов, а вслед за нею и неприятелей: они осыпали стрелами консула, не зная, кто он, а Лентул в происшедшей суматохе спасся благодаря своему коню. Бегство римского войска сделалось общим. Семь тысяч воинов ушли в малый лагерь, десять в большой, а две тысячи искали убежища в самой деревне Кантах. Эти последние тотчас сделались добычею Карталиона и его всадников, так как Канны не были прикрыты никакими укреплениями. Другой консул, или случайно, или с целью, не последовал ни за одним отрядом бегущих, а с семидесятью всадниками убежал в Венузию . Говорят, что в этом сражении римляне потеряли сорок пять тысяч человек пехоты и две тысячи семьсот всадников, половина на половину граждан и союзников. В числе погибших были оба консульские квестора Л. Атилий и Л. Фурий Бибакул, двадцать один военный трибун; много бывших консулов, преторов и эдилов, в числе их Гн. Сервилий Гемин и М. Минуций, последний был в прошедшем году предводителем всадников, а за несколько лет перед тем консулом. Кроме того, погибло восемьдесят человек частью сенаторов, частью людей, отправлявших такие должности, которые дают право на вход в сенат; все они добровольно записались на службу в легионы. В плен досталось неприятелю, как говорят, до трех тысяч человек пехоты и триста всадников.
Пер. А. Клеванова.
№ 21. ПЕРЕХОД КАПУИ НА СТОРОНУ КАРФАГЕНА ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ РИМА В БИТВЕ ПРИ КАННАХ
(Тит Ливий, XXIII, 3, 7)
Тогда созвал Пакувий народное собрание и сказал следующее: «Кампанцы! ваше давнишнее желание – излить месть и справедливое негодование на ваших бессовестных и ненавистных сенаторов – исполнилось, и не нужно вам для этого с большой для вас опасностью брать силой дом каждого сенатора, защищенный толпою клиентов и рабов; можете вы казнить сенаторов без малейшей для вас опасности. Они в вашей власти, все заперты в здании сената, безоружные и бессильные. Об одном прошу вас: не действуйте торопливо и необдуманно. О каждом из сенаторов отдельно выскажете вы ваш приговор, и пусть каждый примет то наказание, какого вы его признаете достойным. Впрочем, давая волю негодованию вашему, не забудьте о том, чего требует ваша собственная польза и безопасность. Вы, я знаю, ненавидите теперешних сенаторов; но, конечно, не желаете вовсе не иметь сената. Одно из двух: или в вольном государстве необходимо иметь общественный совет из лучших граждан, или вам нужно будет избрать царя; но и говорить вам об этом ненавистно. А потому должны вы иметь в виду два обстоятельства: уничтожить прежний сенат и на место его выбрать новый. Я прикажу вызывать бывших сенаторов каждого поочередно и поодиночке и буду опрашивать вашего о нем мнения; с ним будет поступлено так, как вы определите; но прежде чем казнить виновного, выберите на его место человека хорошего и достойного».
Сказав это, Пакувий сел на свое место; он приказал имена сенаторов, написанные на билетиках, перемешать в урне и какое первое вынулось, того сенатора привести из места заседаний. Когда провозглашено было имя одного из сенаторов, то все граждане в один голос закричали, что человек он дурной, зловредный и достоин казни. Пакувий скавал на это: «Хорошо, вижу ваше мнение об этом сенаторе, его не будет; но вместо этого дурного и зловредного человека выберите прежде хорошего и честного». Сначала слова Пакувия встречены были общим молчанием; каждый совестился сказать; наконец кто-то, преодолев это чувство совестливости, назвал одно имя. Тут-то поднялись крики: одни говорили, что вовсе его не знают, а другие прямо укоряли его дурными поступками или низостью происхождения и гнустностью занятия и ремесла. То же самое еще в большей степени случилось при выборе второго и третьего сенатора. Прежний сенатор не нравился гражданам, но кем заменить его они никак не могли согласиться между собою. Бесполезно было бы вновь называть тех, имена коих были уже отвергнуты; а те, которые вместо них были предложены, оказались принадлежащими таким людям, которые как по качествам душевным, так и по значению их в обществе далеко были ниже первых. Таким образом, народное собрание разошлось, не сделав ничего, граждане остановились на том, что лучше переносить то зло, мера которого известна, и на этом основании велели сенаторов выпустить из заключения.
Кампавские послы, придя к Ганнибалу, заключили с ним мир на следующих условиях: ни главный вождь карфагеняи и никто из сенаторов не имеет права суда над кампанским гражданином. Ни один кампанский гражданин не может быть принужден против его воли итти да военную службу. Кампанцы сохраняют свои законы и своих должностных лиц. Карфагеняне должны дать кампаниям на выбор триста человек из пленных римлян для обмена на кампанских всадников, находившихся на службе римлян в Сицилии. Таковы были условия договора; впрочем, кампанцы не замедлили решиться и на такие злодейские поступки, на которые они ничем вынуждены не были: они схватили всех римских граждан, находившихся в Кампанекой области или по обязанности военной службы, или по своим частным делам, и заперли их в бани будто бы для того, чтобы держать их там под караулом; но те погибли мучительной смертью – задохлись от тесноты и жара.. Этому преступлению и намерению отправить послов к Ганнибалу всеми силами сопротивлялся Деций Магий, человек, которому, чтобы играть первую роль между его соотечественниками, недоставало только того, чтобы они были в полном уме. Услыхав, что Ганнибал шлет в Капую свой гарнизон, Деций Магий во всеуслышание, пока тот не прибыл, кричал, чтобы его не принимать. Живо напоминал он надменное господство Пирра и бедственное порабощение тарентинцев . Когда же карфагенский гарнизон уже прибыл в город, то Деций уговаривал граждан или выгнать его, или загладить преступление, сделанное ими против старинных и верных союзников, связанных с ними узами крови, – поступком смелым и решительным: истребив карфагенский гарнизон, передаться снова римлянам. Все эти слова и действия Магия, каковых он и не скрывал, переданы были Ганнибалу. Он сначала послал звать Магия к себе в лагерь. Тот наотрез отказался, не признавая за Ганнибалом права суда против кампанского гражданина. Взбешенный этим, Ганнибал велел было связать Магия и притащить к себе, но, опасаясь, как бы вследствие воодушевления народа и могущего возникнуть мятежа, не открылось какой-либо опасной вспышки, последствий которой вперед и рассчитать невозможно, Ганнибал послал гонца к претору кампанскому, Марию Блозию, предупредив его, что он, Ганнибал, на другой день сам приедет в Капую, куда тот действительно и отправился с небольшим конвоем. Марий, созвав народное собрание, приказал гражданам, чтобы они на другой день с женами и детьми вышли навстречу Ганнибалу. Приказание это было исполнено гражданами не только с большой готовностью, но и с усердием; все они были расположены к Ганнибалу и очень хотели видеть знаменитого вождя, прославившегося столькими победами.
Деций Магий не вышел навстречу Ганнибалу, но и не оставался дома для того, чтобы не дать повода думать, будто он делает это из робости: он с сыном и немногими друзьями спокойно разгуливал по площади тогда, как все граждане суетились, спеша навстречу Ганнибалу и горя нетерпением его видеть. Ганнибал, вступив в город, тотчас было велел собрать сенат. Главные кампанские сановники просили его не заниматься в этот день важными делами, а спокойно и весело провести день, сделавшийся праздничным вследствие его прибытия. Хотя Ганнибал и не любил сдерживать гнев свой, но, не желая на первый раз огорчить знатнейших кампанцев отказом, провел большую часть дня, осматривая город.
Пер. А. Клеванова.
№ 22. ПЕРЕГОВОРЫ ФИЛИППА V С ГАННИБАЛОМ О СОВМЕСТНОЙ БОРЬБЕ ПРОТИВ РИМА
(Тит Ливий, XXIII, 33, 34)
Все народы и цари со вниманием следили за борьбой двух сильнейших народов мира. Особенно интересовался ею царь Македонии Филипп вследствие близкого соседства с Италией, отделенной от него одним проливом. Как только он узнал, что Ганнибал перешел Альпы, и с удовольствием услыхал о войне, загоревшейся между римлянами и карфагенянами, но не зная сил обеих сторон, еще колебался, которой пожелать победы. Между тем уже в третьей битве победа благоприятствовала карфагенянам, а потому Филипп также склонился на ту сторону, куда и счастие, и отправил послов к Ганнибалу. Они старались как можно дальше держаться от пристаней Брундизийской и Тарентинской , где стояли сторожевые суда римлян, и вышли на берег у храма Юноны Лацинской . Оттуда они через Апулию отправились в Капую, но дорогой попали в середину неприятельских разъездов и были отведены к претору римскому М. Валерию Левину, стоявшему лагерем около Луцерии . Здесь Ксенофан, старший посол, смело солгал перед претором, будто его послал царь Филипп для заключения дружественного союза с римским народом и что он имеет от царя поручения к сенату и народу римскому. Претор весьма обрадовался, что при измене прежних союзников нашелся новый и столь знаменитый, обласкал послов и врагов принял ва дорогих гостей… Он дал им проводников, тщательно и подробно указал им дорогу и все места как занятые римскими войсками, так и находившиеся во власти карфагенян. Ксенофан благополучно пробрался через римские посты по Кампании, а оттуда прямо отправился в лагерь Ганнибала и заключил с ним дружественный союз на следующих условиях: «царь Филипп со всеми морскими силами, какие только может собрать (он мог, как полагали, выставить до 200 судов), должен двинуться к Италии и опустошать ее берега. Он должен всеми силами сражаться с римлянами на суше и на море. По окончании войны Италия вся, вместе с Римом, достанется карфагенянам, а всю военную добычу Филипп уступает Ганнибалу. Когда Италия будет завоевана, то Ганнибал перейдет в Грецию и будет вести для Филиппа войну со всеми народами, с кем он пожелает, и все прилежащие к владениям Филиппа в Македонии земли как на материке, так и на островах должны принадлежать ему, Филиппу». Таковы условия, на которых был заключен союзный договор между вождем карфагенским и послами царя македонского.
Пер. А. Клеванова.
№ 23. УСЛОВИЯ МИРА С ФИЛИППОМ МАКЕДОНСКИМ
(Тит Ливий, XXXIII, 30, 32)
Мир с Филиппом заключен был на следующих условиях: все греческие государства, находившиеся в Европе и Азии, должны быть свободны и пользоваться своими законами; из тех государств, которые были под властью Филиппа, он должен вывести свои гарнизоны и передать их римлянам свободными до наступления истмийских игр ; должен вывести гарнизоны также и из городов, находящихся в Азии: Еврома, Педас, Баргилий, Яса, Мирины, Абида, Фаса и Перинфа; их также решено было сделать свободными; о решении сената относительно свободы Клианов Квинкций должен написать царю дофинскому в Прусу. Затем, Филипп должен был возвратить римлянам пленных и перебежчиков, выдать все крытые корабли, кроме пяти и одного царского, почти негодного к употреблению по своей величине, так как его приводили в движение 16 рядов весел; не держать вооруженными более 5000 воинов и ни одного слона; не вести войн за пределами Македонии без разрешения сената; уплатить римскому народу 1000 талантов, половину – теперь, а половину – по частям в продолжение 10 лет. Историк Валерий Анциат передает, что на царя была наложена дань по 4000 фунтов серебра в течение 10 лет; Клавдий – в течение 30 лет по 4200 фунтов, а немедленно теперь же 20 000 фунтов; по его же свидетельству, особо было прибавлено, чтобы Филипп не вел войну с пергамским царем Евменом, сыном Аттала – он в то время только что вступил на престол. В обеспечение этого были взяты заложники, в числе их Деметрий, сын Филиппа. Валерий Анциат прибавляет, что Атталу заочно были подарены остров Эгииа и слоны, родосцам – Стратоникея и другие города Карии, которыми владел Филипп; афинянам отданы острова Лемнос, Имброс, Делос и Скирос.
Пер. П. Андрианова.
№ 24. ПРЕВРАЩЕНИЕ ГРЕЦИИ В РИМСКУЮ ПРОВИНЦИЮ
(Тит Ливий, XXXIII, 31)
Все греческие государства одобряли этот мир, протестовали только италийцы. Это, говорили они, пустое писание, скрашенное призраком свободы; почему иные города передаются римлянам и не поименовываются, другие поименовываются и делаются свободными без передачи, как не потому, что освобождаются азиатские города, более безопасные по самой отдаленности, греческие же города, не будучи даже поименованы, захватываются, как Коринф, Халкида, Орей, Эретрия и Деметриада. Обвинение было не совсем неосновательно, ибо было сомнение относительно Коринфа, Халкиды и Деметриады, прочие же города Греции и Азии освобождались без всякого сомнения, а относительно этих трех городов приказано было уполномоченным постановить и полезное для государства, и согласное с их добросовестностью решение, какого потребуют политические обстоятельства. Причина тому заключалась в сирийском царе Антиохе, который, несомненно, переправится в Европу, как только признает свои силы достаточными; ему-то они и не желали оставлять такие удобные города, чтобы он свободно мог занять их. Квинкций с 10 уполномоченными отправимся из Елатми в Антикиру, а оттуда переправился в Коринф. Там почти целые дни шли совещания в присутствии 10 уполномоченных о свободе Греции. Квинкций неоднократно повторял, что нужно освободить всю Грецию, если хотят связать языки италийцам, если хотят всем внушить любовь и уважение к римскому имени, если хотят уверить, что римляне переплыли моря для освобождения Греции, а не для того, чтобы отнять власть у Филиппа и взять себе. Другие ничего не возражали относительно свободы городов, однако заявляли, что для них самих было бы безопаснее некоторое время оставаться под охраною римлян, чем взять в повелители Антиоха вместо Филиппа. Наконец, было решено так: передать Коринф ахеянам, с тем, однако, чтобы в его акрополе оставался римский гарнизон; Халкиду и Деметриаду удержать, пока не исчезнет опасность со стороны Антиоха.
Наступало обычное время празднования истмийских игр… В ту пору стекались со всех сторон не только из-за обычных дел, но и потому, что напряженно ожидали узнать, каково будет далее положение Греции, какова будет судьба каждого государства, в частности; не только втихомолку, но и открыто в своих беседах высказывали предположения о том, как поступят римляне; но едва ли кто-нибудь был убежден, что они совсем уйдут из Греции. Заняли места для того, чтобы смотреть на зрелище; глашатай с трубачом, по обычаю, выступили на середину арены, откуда обыкновенно объявлялось празднество торжественной формулой, и, водворив трубой молчание, глашатай произнес следующее:
«Римский сенат и главнокомандующий Т. Квинкций, победив царя Филиппа и македонян, приказывают, чтобы были свободны, не платили податей, имели свои законы все коринфяне, фокейцы, локрийцы, остров Эвбея, магнеты, фессалийцы, перребы и фтиотийские ахеяне». Он перечислил все племена, которые были под властью Филиппа. Когда выслушаны были слова глашатая, наступила большая радость, чем какая вообще доступна людям; каждый едва верил тому, что слышал; все с изумлением смотрели друг на друга, точно при виде призрака во сне; каждый спрашивал ближайших о том, что касается его, не веря своим ушам. Глашатай снова был позван, так как каждый желал не только слышать, но и видеть вестника своей свободы; и он снова сказал то же самое. Затем, когда радость была уже несомненна, начались громкие рукоплескания, сопровождавшиеся криками, и много раз были повторены; таким образом было вполне очевидно, что для народа из всех благ нет ничего приятнее свободы. Затем игры были окончены весьма быстро; зрелище не привлекало ни внимания, ни взоров зрителей: до такой степени одна радость заглушила восприимчивость ко всем другим удовольствиям.
Пер. П. Андрианова.
